Внесите тела
Шрифт:
Эшафот установлен на ровном месте, где раньше устраивались турниры. Отряд из двухсот йоменов призван охранять процессию. Вчерашнее недоразумение, смятение, проволочки забыты: сегодня все должно пройти как по маслу. С раннего утра он у эшафота, оставив Грегори в комендантских покоях, где собираются шерифы, олдермены, чиновники и знать. Он ставит ногу на ступени, проверяя прочность. Один из рабочих, которые посыпают опилками эшафот, говорит: не сомневайтесь, сэр, выдержат, мы все утро бегаем вверх и вниз, но можете убедиться сами. Когда он поднимает глаза, палач уже здесь, разговаривает
– Как вы это сделаете?
– Я удивлю ее, сэр. – Переходя на английский, молодой человек показывает на свои ноги. На них мягкие домашние туфли. – Она не знает, как выглядит мой меч. Я спрячу его в соломе, отвлеку ее, она не успеет сообразить, с какой стороны я подойду.
– Покажите меч мне.
Палач пожимает плечами:
– Как вам будет угодно. Должно быть, вы Кремюэль? Мне говорили, вы тут за главного. Они шутили, что если при виде ее уродства я упаду без чувств, есть человек, который подхватит меч, и зовут его Кремюэль, только он способен срубить Гидре голову, хотя я не знаю, кто такая Гидра. Они объяснили, что это ящерица или змея и вместо отрубленной головы у нее отрастают две.
– Ну уж нет, не надейтесь, – говорит он.
С Болейнами покончено раз и навсегда.
Меч тяжелый, двуручный, почти четыре фута в длину: два дюйма шириной, закругленное острие, двойное лезвие.
– Приходится упражняться, – говорит палач, крутнувшись на месте, как танцор. Он высоко поднимает руки, складывая ладони, словно сжимает меч. – Каждый день брать меч в руки, хотя бы ради практики. В любое время твои услуги могут понадобиться. В Кале казнят не слишком часто, но приходится путешествовать.
– Хорошее ремесло, – говорит Кристоф. Ему неймется подержать меч в руках, но он, Кромвель, еще не готов ему позволить.
– Мне сказали, я могу заговорить с ней по-французски, и она поймет.
– Можете.
– Кто-то должен предупредить ее, что придется встать на колени. Сами видите, тут нет плахи. Она должна выпрямиться. Если не будет дергаться, через мгновение все будет кончено. Если нет, порублю ее на куски.
Он возвращает меч.
– Я за нее ручаюсь.
– Все случится между двумя ударами сердца. Она ничего не поймет. Миг – и она в вечности.
Они уходят.
– Мастер, – говорит Кристоф по дороге, – палач сказал мне, чтобы женщины обернули ее юбки вокруг ног, когда она опустится на колени. Если она упадет неудачно, весь свет увидит то, что видели столько благородных джентльменов.
Он не бранит мальчишку за грубость. Кристофер прав. И когда время придет, женщины разберутся, что делать. Наверняка обговорят это заранее.
Фрэнсис Брайан возникает перед ним, дымясь внутри кожаного джеркина.
– Что, Фрэнсис?
– Мне поручили, как только ее голова слетит с плеч, скакать с новостью к королю и мистрис Джейн.
– Зачем? –
На часах около девяти.
– Вы завтракали? – спрашивает Фрэнсис.
– Я всегда завтракаю.
Интересно, завтракал ли король?
– Генрих почти не говорит о ней, – сообщает Фрэнсис Брайан. – Только недоумевает, как такое могло с ним случиться. Оглядываясь на прошедшие десять лет, он не понимает, что на него нашло.
Они молчат.
– Смотрите, ведут, – говорит Фрэнсис.
Мрачная процессия движется через ворота: представители городской власти, олдермены, чиновники, за ними следуют стражники. В середине – королева в окружении сопровождающих женщин. На ней платье темного дамаста, короткая накидка из горностая, на голове старомодный гейбл: хитроумный способ, как решат многие, спрятать лицо. Накидка из горностая, неужели та самая? В нее куталась Екатерина, когда я видел ее незадолго до смерти, вспоминает он. Этот мех – последний трофей Анны. Три года назад она вышагивала на коронацию по синей ткани, расстеленной во всю длину аббатства, еле передвигаясь под тяжестью плода, заставляя сердца зрителей биться учащенно; теперь шагает по жесткой земле, в туфельках, тонкая и пустая, и множество рук готовы поддержать ее, чтобы в целости и сохранности доставить туда, где ей предстоит умереть. Один или два раза королева замедляет шаг, и вся процессия вынуждена остановиться, но она не спотыкается, а оглядывается назад.
– Не знаю почему, – говорит Кранмер, – но она верит, что надежда есть.
Лица дам скрыты под вуалями, даже лицо леди Кингстон: не хотят, чтобы это утро наложило отпечаток на всю их жизнь, чтобы мужья и воздыхатели, глядя на них, думали о смерти.
Грегори занял место рядом с ним. Сына трясет, он чувствует его дрожь, кладет руку в перчатке Грегори на плечо. Ричмонд узнает его, юный герцог стоит на видном месте рядом с тестем, Норфолком. Суррей что-то шепчет на ухо отцу, но тот смотрит прямо перед собой. Как дом Говардов дошел до такой жизни?
Одна из женщин снимает с королевы накидку, под ней – худенькая фигурка, мешок костей. Королева не выглядит грозным врагом Англии, но внешность обманчива. Будь это во власти Анны, Екатерина сейчас стояла бы там, где стоит она. И юная Мария, и, разумеется, он, стаскивая одежду в ожидании грубого английского топора.
– Это продлится всего мгновение, – говорит он сыну.
По пути к эшафоту Анна раздавала милостыню, теперь бархатный мешочек опустел. Она просовывает в него руку и выворачивает наизнанку жестом экономной кумушки, проверяющей, не завалялось ли чего внутри.
Одна из женщин протягивает руку, Анна, не глядя, передает ей мешочек и подходит к краю эшафота. Помедлив, глядя куда-то поверх толпы, начинает говорить. Толпа подается вперед, но не более чем на несколько дюймов, все глаза устремлены на нее. Голос королевы едва слышен, слов почти не разобрать, речь соответствует моменту: «…молиться за короля, славного, добродетельного и великодушного правителя…» Слова, которые должны быть произнесены, ведь даже сейчас может появиться королевский посланник.