Внесите тела
Шрифт:
– Ползком, дай Брэндону волю. – Он кладет руку на щуплое плечо дипломата. – Теперь ведь препятствие устранится? К союзу с вашим господином. Что станет огромным благом для Англии и для ее торговли. И я, и вы этого хотим. Нас разделяла только Екатерина.
– А как насчет женитьбы на французской принцессе?
– Не будет никакой женитьбы. Это все сказки. Отправляйтесь. Через час стемнеет. Вам надо хорошенько выспаться.
На Темзу уже наползают сумерки, между набегающими волнами залегли тени, синий вечер сгустился по берегам. Он спрашивает лодочника: как, по-твоему,
Стипни встречает его ярко освещенными окнами, дети-певчие выводят в саду святочные колядки, собаки лают, черные тени мечутся на снегу, а над замерзшей колючей изгородью призрачно белеют снеговики. У одного, самого высокого, на голове митра; одна увядшая морковка изображает нос, другая, поменьше, – срам.
Навстречу выбегает Грегори. Кричит, захлебываясь:
– Гляньте, сэр, мы слепили из снега Римского Папу!
Еще одно раскрасневшееся лицо – это Дик Персер, начальник над сторожевыми псами.
– Сперва Папу, сэр, потом решили, что он нестрашный, и сделали ему кардиналов. Вам нравится?
Рядом прыгают мокрые от снега поварята. Все домашние высыпали в сад, по крайней мере все кто младше тридцати. Развели костер – подальше от снеговиков – и пляшут в круг, а заводилой у них Кристоф.
Грегори немного остыл и пришел в чувства.
– Мы их слепили, чтобы лучше подчеркнуть супрематию короля. Тут ведь нет ничего дурного, да? Потом мы затрубим в трубу и растопчем их. Кузен Ричард сказал, что можно, и сам слепил Папе голову, а мастер Ризли – он как раз заглянул сюда и не застал вас – воткнул ему пипиську. Очень смеялся.
– Какие же вы, право, дети! – говорит он. – Отличные кардиналы. Атаку под фанфары устроим завтра, когда будет светлее.
– А можно будет выстрелить из пушки?
– Где я возьму вам пушку?
– Попросите у короля, сэр.
Грегори шутит; он понимает, что пушка – это уже чересчур.
Остроглазый Дик Персер заметил посольский колпак.
– Не дадите нам шапку? Мы не знали, как выглядит тиара, так что получилось не очень.
Он вертит колпак в руках.
– Да, это больше похоже на то, что носит Фарнезе. Но нет. Шапка доверена мне на сохранение, я отвечаю за нее перед императором. А теперь дайте мне пройти, – говорит он со смехом. – Мне надо написать письма, у нас впереди важные перемены.
– Стивен Воэн приехал, – сообщает Грегори.
– Вот как? Отлично. Очень кстати.
Он идет к дому, отблески костра пляшут на снегу у его ног.
– Бедный мастер Воэн, – говорит Грегори. – Думаю, он рассчитывал поужинать.
– Стивен! – Торопливые объятия. – Надо спешить. Екатерина умирает.
– Что? – удивляется его друг. – В Антверпене я ничего такого не слышал.
Воэн все время в дороге, здесь тоже не засидится. Он слуга Кромвеля и короля, королевские глаза и уши по ту сторону Ла-Манша. Обо всем, что рассказывают фламандские купцы и торговцы в Кале, Стивен знает и доносит в Лондон.
– Должен сказать, господин
– Вы и есть в чистом поле, – говорит он. – Вернее, скоро будете. Вам надо ехать.
– Но я только что с корабля!
Вот так Стивен проявляет дружбу: вечными жалобами и недовольством. Он приказывает слугам: накормите Воэна, напоите Воэна, уложите Воэна спать, приготовьте Воэну к утру хорошего коня.
– Не волнуйтесь, эту ночь вы спите в моем доме. Утром поедете с Шапюи в Кимболтон. Вы знаете языки, Стивен! Я должен знать каждое сказанное там слово, будь оно на французском, испанском или латыни.
– Ясно. – Теперь Стивен деловит и сосредоточен, больше не ворчит.
– Поскольку я думаю, как только Екатерина умрет, Мария постарается сбежать во владения императора. Как-никак он ее двоюродный брат. Верить ему нельзя, но Марию в этом не убедить. И мы не можем приковать ее к стене.
– Держите ее подальше от моря. В каком-нибудь замке, откуда до ближайшего порта – два дня езды.
– Если Шапюи сумеет ее выкрасть, она полетит с ветром и пустится по морю в решете.
– Томас. – Неулыбчивый Воэн кладет ему руку на плечо. – Из-за чего столько волнений? Это на вас непохоже. Вы боитесь, что маленькая девочка обведет вас вокруг пальца?
Ему хочется рассказать Воэну обо всем, но как передать словами осязаемость вещества: плавное журчание лжи, неподатливый вес Брэндона, когда он толкал, тащил стальную махину герцога прочь от короля, саднящий ветер в лицо, привкус крови во рту? Так будет всегда, думает он. Так будет всегда. Рождественский пост, Великий пост, неделя Пятидесятницы.
Он вздыхает:
– Мне надо пойти и написать Стивену Гардинеру во Францию. Если Екатерина умирает, он должен узнать об этом от меня.
– Больше незачем лебезить перед французами, – говорит Воэн.
Что это, улыбка? Скорее волчья ухмылка. Стивен – купец и понимает, как важна для нас торговля с Нидерландами, а значит – и добрая воля императора. Когда мы на ножах, у Англии заканчиваются деньги. Когда император за нас, мы богатеем.
– Теперь разногласия уладятся, – продолжает Воэн. – Все они были из-за Екатерины. Ее племянник вздохнет с облегчением, в точности как мы. Ему и прежде не хотелось с нами воевать, а тут еще Милан. Пусть дерется с французами. Это развяжет руки нашему королю. Он сможет делать что заблагорассудится.
Вот это меня и тревожит, думает он. Что заблагорассудится королю? Он желает Стивену доброй ночи, тот говорит:
– Томас, вы себя в могилу загоните, если не будете отдыхать. Вы когда-нибудь вспоминаете, что половина вашей жизни уже позади?
– Половина? Стивен, мне пятьдесят.
– Я забыл. – Короткий смешок. – Уже пятьдесят? Сколько мы знакомы, вы ничуть не меняетесь.
– Вам так кажется. Но я обещаю дать себе роздых, как только вы дадите себе.
В кабинете жарко натоплено. Он закрывает ставни, запечатывается от белого сияния за окном. Садится писать Гардинеру. Король очень доволен успехами посольства, ждите денег.