Внесите тела

Мантел Хилари

Болейн начинает дрожать.

– Я отказываюсь отвечать.

– Милорд, мне не впервой иметь дело с теми, кто отказывается отвечать.

– Вы угрожаете мне дыбой?

– Разве я пытал Томаса Мора? Мы просто посидели вдвоем в Тауэре, в комнате, похожей на эту. Я слушал бормотание внутри его молчания. Порой молчание бывает весьма красноречивым. Так будет и на сей раз.

Джордж говорит:

– Генрих убил советников отца, убил герцога Бекингема. Погубил кардинала, приблизив его кончину. Отрубил голову величайшему европейскому мыслителю. А теперь задумал уничтожить

жену, ее семью и Норриса, который был его лучшим другом. Что заставляет вас думать, что вы от них отличаетесь и вас минует их судьба?

– Не вам и вашему семейству поминать имя кардинала. А уж тем более Томаса Мора. Ваша сестра жаждала отомстить, не отставала от меня: «Как, Томас Мор все еще жив?»

– Кто меня оклеветал? Не Фрэнсис Брайан. Моя жена? Мне следовало догадаться.

– Вы высказали предположение, но я не обязан с ним соглашаться. Должно быть, вы сильно виноваты перед женой, если допускаете, что она способна измыслить подобное.

– И вы ей поверили? – вопрошает Болейн. – Поверили слову одной женщины?

– Множество женщин пали жертвами вашей неотразимости. Ради их спокойствия я постараюсь избавить этих дам от показаний в суде. Вы привыкли менять женщин как перчатки, милорд, теперь не жалуйтесь, если они отплатили вам той же монетой.

– Выходит, меня будут судить за мои любовные похождения? Это все зависть, вы все мне завидовали, моему успеху у женщин.

– Успеху? Вы по-прежнему называете это успехом?

– Не знал, что это преступление. Предаваться любви по взаимному согласию.

– Не советую вам приводить этот аргумент в свою защиту. Если вы предавались любви с сестрой… судьи сочтут ваши слова… дерзостью. Проявлением неуважения. Вас спасет – речь идет о спасении вашей жизни – только подробное свидетельство об отношениях вашей сестры с другими мужчинами. В ваших интересах отвлечь судей от ваших собственных прегрешений.

– Вы считаете себя христианином и просите меня дать показания, которые погубят мою сестру?

Он разводит руками:

– Я ни о чем не прошу. Я лишь предлагаю возможное решение. Мне неведомо, готов ли король проявить милосердие. Генрих может выслать вас за границу, может смягчить способ казни. Или не смягчить. Изменников казнят публично, они умирают в унижении и страшных муках. Я вижу, вы меня понимаете, видели собственными глазами.

Болейн съеживается, обхватывает себя руками, словно защищая утробу от мясницкого ножа, падает на стул; давно бы так, ведь я говорил, мне не обязательно до тебя дотрагиваться, чтобы усадить.

– Вы исповедуете истинную веру, милорд, значит, спасены. Однако ваши поступки едва ли заслуживают спасения.

– Не лезьте мне в душу, – говорит Джордж. – Такие вопросы я обсуждаю со священником.

– Вы настолько уверовали в свое прощение, что надеялись жить в грехе еще много лет, и хотя Господь все видит, Он должен был терпеть, пока вы состаритесь и ответите на Его призыв. Или я не прав?

– Я буду говорить об этом с моим духовником.

– Теперь я ваш духовник. Вы прилюдно обвиняли короля в половом бессилии?

Джордж ухмыляется:

– Король бывает мужчиной только в хорошую погоду.

– Выходит,

вы сомневаетесь в законном праве принцессы Елизаветы на трон, а это ли не измена? Ведь она – наследница английского престола.

– Faute de mieux [17] .

– Теперь король уверен, что ваша сестра не родила ему сына, потому что их брак незаконен. Генрих подозревает скрытый физический изъян, считает, что Анна была с ним нечестна. Король задумал жениться, и новый брак будет чист.

17

За неимением лучшего (фр.).

– Что-то вы разоткровенничались, – замечает Джордж. – Кто бы мог подумать.

– Я хочу лишь, чтобы вы не питали ложных надежд. Священники, о которых вы толкуете, я пришлю их вам. Самое время.

– Господь дарует наследников последнему нищему, – говорит Джордж. – Награждает сыновьями незаконные союзы, а равно и законные, не делая различий между шлюхой и королевой. Я удивляюсь простодушию короля!

– Это святая простота, – отвечает он. – Он помазанный суверен, ближе всех к Господу.

Болейн пристально всматривается в него, подозревая скрытую иронию, но напрасно. Он уверен в своем лице.

Оглядываясь на придворную карьеру Болейна, вы видите: тут Джордж просчитался, а там сплоховал. Здесь подвела гордость, там нежелание обуздать свой норов. Ему еще учиться держать нос по ветру, как умеет его отец, но часы, отпущенные на учение, стремительно истекают. Есть время сохранять достоинство, и время забыть о гордости, если хочешь выжить. Время ухмыляться хорошему раскладу, и время швырнуть на стол карты и деньги со словами: «Томас Кромвель, ваша взяла».

Джордж Болейн; правая рука.

К тому времени, как он добирается до Фрэнсиса Уэстона (правая нога), семья юноши успевает предложить ему солидную сумму. Он вежливо отказывается. На их месте он поступил бы так же, впрочем, трудно представить, чтобы Грегори или кто-то из его домочадцев свалял бы такого дурака, как этот юнец.

На этом Уэстоны не успокаиваются, обращаются к самому королю, обещая щедрое пожертвование в казну без всяких предварительных условий.

– Я не вправе советовать его величеству, – говорит он Фицуильяму. – Возможно, им удастся добиться смягчения приговора. Зависит от того, насколько задета королевская гордость.

Однако Генрих непреклонен.

– На месте Уэстонов, – заявляет Фицуильям мрачно, – я бы все равно заплатил. На будущее.

Примеру Уэстонов не мешало бы последовать Болейнам (тем, кто выжил) и Говардам. Он еще растрясет древние дубы и каждый год будет получать обильный урожай золотых монет.

Когда он входит в камеру, где содержат Уэстона, тот уже знает, кто арестован, знает или догадывается, что ему грозит. Сведения поступают от надзирателей, потому что он, Кромвель, пресек общение между четырьмя обвиняемыми. Другое дело, болтливый тюремщик: никто лучше не склонит заключенного к сотрудничеству.