Внезапно Папа
Шрифт:
– Ясна. То есть не совсем. Можно уточнить? Я правильно понимаю, вам няня нужна круглосуточная?
– В идеале да.
Ручка зависает над блокнотом. Кидаю на мужчину непонимающий взгляд.
То есть он своим сыном заниматься совсем не будет? Плюс возьмет в няни абы кого?
И даже не знаю, что лучше – ребенок с чужой теткой без родительской любви и внимания. Или без няни, но с отцом–неадекватом.
– И с постоянным проживанием, – добавляет. – Надеюсь, недолгим.
И взгляд такой… Попробуй возрази.
Да
– Он вообще ваш сын? – срывается с языка быстрее, чем я подумала о возможных последствиях. – То есть, конечно, ваш, вы ведь так похожи… – бормочу не пойми что и дописываю требование "постоянное проживание".
– Да? И чем же мы с ним похожи? – вздергивает бровь гризли.
– Орете одинаково.
Тонуть так тонуть. Что уж теперь. А перед глазами картинка из зоопарка, которую мне однажды пришлось наблюдать: медведь играючи кладет лапу на банку сгущенки и она, не издав ни звука, превращается в лепешку со сладкой лужей. Легко представляю себя на месте этой несчастной банки.
– М–м. И все? – как будто не удивился. – Значит, все равно тесты сдавать…
Какие тесты? Зачем?
– На отцовство.
Ой, я вслух спрашивала?
– Понятно.
Ничего не понятно, но спрашивать больше что–то не хочется. И вообще лучше лишний раз молчать и вопросы не задавать. Пока речи о моем увольнении нет, значит, надо вести себя подобающе секретарю. Аха, я до сих пор сижу в кресле директора, а он передо мной. Классный я секретарь. Надолго ли?
Едва я хочу отойти от ребенка, чтобы идти на свое рабочее место и обзванивать агентства по найму, как Матвей начинает хныкать и вот–вот опять заголосит.
– Слушай, стрекоза, забери его с собой, а? – уставшим голосом вдруг просит директор. – Я не спал две ночи. Если он еще будет орать, я не выдержу.
Оказывается, разговаривать нормально этот человек умеет.
– Что я с ним буду делать, Михаил Иванович? – я растерялась. – Я не умею с чужими детьми общаться.
– Я тоже. Но с тобой он хотя бы молчит. Забери, а? Я тебе премию выпишу.
Премия конечно хорошо, но не такой ценой.
– Пойдешь со мной? – с сомнением спрашиваю Матюшу. Чем мне его занять, если его даже отец развлечь не может?
И малыш, что удивительно, вдруг тянет ко мне руки. Поднимаю его за подмышки. Устраиваю попой на локте левой, правой держу за спинку. Страшно. Никогда не держала на руках медвежьих детей.
– Ого, какой ты легкий, Матюшка, как перышко! Тебя не кормят, что ли, совсем?
Мальчик стеснительно отворачивается мне за спину. Маленькая ручка держит меня за шею.
– Вы его кормили? – хмурясь, спрашиваю папашу.
– Я варил ему овсяную кашу, он съел пару ложек.
– И все? Он же голодный! Его сквозняком сдует!
– Я три дня выплясывал перед ним с бубнами! – с надрывом. – Курицу варил, яйца, картошку. Доставку из ресторана
И что? Я должна пожалеть Медведя? Бедный, несчастный, с родным ребенком не справился? Это Матвейке с папаней не повезло.
– Слушай, – Медведь вытаскивает из внутреннего кармана пиджака портмоне, достает из отсека несколько тысячных купюр, кладет их перед собой на стол, двигая ко мне, – сходи в кафе, покорми его. Сдачу себе оставь.
– Что мне делать вперед – няню заказывать или ребенка кормить?
– А–а–а, что ты пристала, стрекоза? – Медведь рычит с отчаянием. – Видишь, я уже не соображаю ничего. Делай что хочешь!
Удивительно как ребенок с таким папашей до этого возраста дорос. И где его мать? Почему не занимается сыном? Как можно оставить такого чудесного мальчика на монстра–недоотца? Еще и "стрекоза" опять, вот зачем?
– Меня вообще–то Настей зовут.
"Да пофиг" – красноречиво говорит выражение лица Медведя и меня это неимоверно бесит! Если бы не ребенок…
Одариваю хама презрительным взглядом.
– Пойдем со мной, Матвейка, будем вместе выкручиваться.
Показательно забираю одну купюру со стола. Накормить ребенка хватит, а больше нам и не надо.
В спину летит вздох облегчения.
– Ну и папка у тебя, – делюсь впечатлением с мальчиком. – Одно название.
– Я все слышу, – раздается сзади.
Да пофиг!
Усаживаю ребенка в приемной на диванчик для посетителей.
– Посиди тут пять минут, Матюш, ладно? Я позвоню в агентство, а потом мы с тобой пойдем вкусняшки кушать, ладно?
Кивает. Хорошо, хоть слышит маленький, а все равно жалко его. Глажу его по мягким пшеничным волосикам. У Михаила Ивановича волосы темные и сам он смуглый, а Матвей белобрысый. Наверное, в маму. Интересно, где же его мама? И почему Шведов сомневается в родстве с мальчиком? Настолько бесчувственный, что сердце не подсказывает? А как же зов крови?
– Найди мне эту курицу! – орет вдруг из кабинета директор. – За что я вам зарплату плачу?
По телефону говорит или мне кричит, под курицей имея в виду няню? Так я еще до телефона не успела дойти. Сижу перед мальчиком на корточках, пальчики его поглаживаю.
Мы с Матвеем замираем, прислушиваясь к разговору за дверью.
– Нет, не появлялась… Третий день уже идет.
Точно по телефону. И голос то тише, то громче – гризли меряет кабинет шагами туда–сюда.
– … Да не знаю я где ее искать… Не помню я ФИО! – рявкает. – Зовут Инной. Отчества не знаю. Фамилия то ли Орлова, то ли Воронина, короче, птичья какая–то… Ага, Кукушкина ей больше идет, но нет.
– Твою маму зовут Инна? – тихо спрашиваю у Матвея. – Она потерялась?
Кивает. На глаза слезки наворачиваются.