Вниз по звездной реке
Шрифт:
– Значит, решили продолжить дело отца? – спросил старик, все с той же надменностью и колкостью в голосе, продолжая насмехаться не то над молодостью, не то над наивностью своего юного стажера.
– Я люблю лошадей. Я ведь вырос среди них. – Молодость была несгибаема и непоколебима в своей настырной и несгибаемой инфантильности и в своем неуемном, тщательно маскируемом любопытстве.
– Да, уж помню, помню, какой вы были, господин, лихой наездник. Последний раз мы виделись, кажется, года четыре назад – вы уже учились в своей Академии. Почто так долго не приезжали?
– Да, приезжал ненадолго. Все каникулы и практики я с друзьями
– Разве, такие остались? – с наигранным удивлением и лукавой ухмылкой спросил Сабурд.
– Да. Но скорее – это просто одичавшие, некогда домашние лошади. За долгие годы скитаний они приобрели желтовато-коричневый окрас и стали строптивы и неприступны, как настоящие мустанги.
– В прерии много простора. В наших горных местах отбившиеся лошади долго не живут, – спокойно отреагировал на услышанное Сабурд.
Молодой ковбой пристально посмотрел на старика, и глаза его загорелись огнем неописуемого интереса. Он понял, что старик просто играет с ним, притворяется, может затем, чтобы скрыть свое внутреннее волнение и нарастающую тревогу, и еще какую-то затаенную, глубокую сердечную грусть…
Пегая лошадь старого ковбоя замотала головой и, вибрируя губами, издала какой-то протяжный, жалобный звук. Жара изматывала не только людей, но и преданных им животных.
– Вы не женились еще? – неожиданно спросил Сабурд, стараясь уйти от начатой темы разговора.
– Да, рано, – слегка смутившись, ответил молодой ковбой.
– Да, верно рано… Да и брак – это не для настоящего мужчины.
– А ты Сабурд, так и живешь бобылем?
– Да. Так и живу. Мне, знаете, двух месяцев семейной жизни хватило, чтобы понять, что это не для меня. – Старик помолчал. – Знаете, наверно не встретил той, своей единственной, с кем бы, хотел жить долго… – Седой всадник умолк внезапно.
Айтинг выдержал паузу (с первых минут разговора он уяснил себе это важнейшее условие возможности общения с придуривающимся старцем) и обратился к Сабурду с настойчивой вежливостью, скорее даже с осторожностью, словно бы заманивая старика в таинственный лабиринт воспоминаний и размышлений.
Айтинг начал робко, издалека:
– Так мы, кажется, говорили о диких лошадях…
Сабурд увидел в глазах своего молодого собеседника разгорающийся огонь неподдельного, искреннего любопытства и живого интереса.
Дорога, тем временем, после долгого, изнурительного петляния по малозалесенной всхолмленной местности, вышла на берег красивой, бурной реки. Солнце начало опускаться за горы.
Сабурд спрыгнул с лошади и подал бессловесный знак одному из табунщиков: «Привал!»
– Здесь хорошее место для водопоя и купания. Здесь и заночуем, – пояснил Сабурд и опять внезапно замолчал.
Эта манера говорить: внезапно начинать и также неожиданно замолкать, несколько пугала Айтинга, но в то же самое время – завораживала. Молодой ковбой постепенно проникался глубоким уважением и любовью к старику. Мудрый, с богатейшим опытом скитальческой жизни, ковбой Сабурд знал множество растений и животных. Он знал язык птиц и умел подражать им. Дорогой, он то и дело, незаметно для Айтинга, перекидывался короткими фразами с пернатыми существами, и птицы отвечали ему тем же, приветствуя путников заливистыми перепевами. Мало того, Сабурд знал следы и повадки практически всех зверей, обитающих в этой провинции. Но, прежде всего, знал и свято, беспрекословно исполнял Закон
Вслед за старым ковбоем, Айтинг ловко соскочив с лошади, освободил ее от седла и, туго набитых, въючников. Юноша поцеловал лошадь в морду в знак благодарности за перенесенные тяготы пути и, погладив, отпустил на водопой. Сделав несколько продолжительных глотков из фляжки крепкого холодного чая без сахара, Айтинг занялся разжиганием костра. Старик, посмеиваясь, наблюдал за ним.
– Зачем столько вещей набрали? И еды, поди, полный въючник? В тайге ничего не надо.
– Да – а… – Айтингу нечем было ответить, и он сделал вид, что ничего не расслышал из-за шума реки и радостного, восторженного ржания лошадей.
– Совсем вы там в ваших городах разбаловались, – не унимался Сабурд, продолжая свое бурчание. – Чтобы быть свободным, надо уметь довольствоваться малым. А в тайге, все, что тебе нужно – верный конь, да еще голова в придачу. – Старик хитро ухмыльнулся про себя и бережно погладил своего коня. – Верно, говорю?
Скоро в котелке над костром закипела вода.
– У меня есть прекрасный кофе, – продолжая суетиться, сказал Айтинг. Он непрерывно что-то доставал из въючника и складывал на, раскинутый возле костра, брезентовый полог. Когда кипяток был разлит по кружкам, мгновенно примирившиеся спутники вдохнули ароматный запах кофе, смешанный с дымом костра. Брови старого ковбоя расправились. Старик показался Айтингу, только что родившимся, младенцем. Все время до этого казавшийся сумасшедшим, Сабурд вдруг превратился, прямо на глазах, в ребенка, радующегося и восторгающегося всем, что представало перед его взором. Этот неотесанный, грубоватый человек тонко чувствовал каждое мимолетное, невидимое изменение и волнение, происходящее в природе.
Сабурд неожиданно для себя вспомнил напутственные слова хозяина конезавода Саклунда – старшего: «Ты, уж, там просвети моего отпрыска. Расскажи ему все, что знаешь. Не за горами то время, когда он придет на мое место. А тебе есть, что сказать». Саклунд – старший с грустью посмотрел в глаза своему преданному работнику. «Старость не за горами. Ты что-то совсем сдал за последнее время. Пить много стал». О причине многодневных запоев Сабурда никто не знал.
… Живительная влага горячего напитка наполнила тело теплом. Старик встрепенулся и заговорил, скорее, не затем, чтобы просветить Айтинга, но чтобы разбудить и ощутить самого себя.
– Значит, вы изучали диких лошадей? Среди прирученных лошадей тоже есть дикие лошади. Лошадь – удивительное животное. Сколько живу, а не перестаю удивляться. – Глубокомысленно заключил Сабурд и, достав сигару, закурил. Продолжая свои мысли вслух, старик говорил без особого подъема и поначалу его монолог напоминал статистический отчет о прожитой жизни:
– Это мой шестьдесят шестой табун. Тридцать три года я клеймил лошадей: 20 лет у Вашего отца, а до этого у Вашего деда. Клеймение не было моим главным занятием – всего два раза в год. А вообще я был объездчиком лошадей. Это тоже целая наука, даже скорее, искусство. – Он говорил о себе в прошедшем времени, словно об умершем. Но Айтинг не придал этому значение, поскольку был полностью поглощен и очарован внезапной откровенностью и разговорчивостью старого ковбоя. После недолгой паузы старик, наконец, освободился от волнительности и скованности и продолжал монолог – исповедь: