Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
Шрифт:
— Копье, — сказала преграда. — Наше, да. Нечего хватать…
Над ней стоял Тритон. К дубине тирренца приклеилась прядь волос.
3
— Что ты натворил?!
— Спас, значит. Тебя спас…
— Мне ничего не угрожало!
— Угрожало, — возразил Тритон. — Ты не заметил.
Весь облик тирренца дышал уверенностью. Тритон все сделал правильно. Можно сказать, наилучшим образом. Любой упрек разбивался об эту броню, как слюда о мрамор. Тяжело дыша, мучаясь спазмами в паху, Амфитрион смотрел на дурака, вечного своего спутника — и видел живого покойника.
— Тебя казнят, —
Тритон пожал могучими плечами:
— А я убегу. Вместе убежим, да? Пусть ловят.
По лицу Амфитриона он догадался, что брякнул глупость, и поправился:
— Если ты не побежишь, тогда ладно. Пусть сбрасывают. Со скалы в море.
И расплылся в улыбке:
— К мамке…
Комок встал в горле Амфитриона. Сердце рванулось прочь из клетки ребер. Не осознав до конца всей тяжести случившегося, еще не видя последствий, сын Алкея чувствовал, как вихрь судьбы подхватывает его, увлекая в пропасть. Кто-то, забывший, что значит слово «пощада», расплавил медь жизни человеческой — и теперь вливал тонкие струйки олова в клокочущий расплав. Бронза рождалась в муках. Каждое слово весило больше, чем камень в тиринфской стене. Поднять его мог лишь циклоп; произнести — самоубийца.
— Это сделал не ты, — внятно сказал Амфитрион. — Это сделал я.
— Ты? — удивился Тритон.
— Да, я.
— Нет, — тень сомнения затуманила лоб Тритона. — Я. Не ты.
— Это сделал я, — повторил Амфитрион. — Ты просто не понял. Ты веришь мне?
— Верю…
— Тогда знай: это сделал я. Взял у тебя дубину и убил дядю.
— А зачем ты убил дядю? — осведомился простодушный тирренец.
— Зачем? Случайно. Так бывает: не хотел, и убил.
— Ага. Бывает. А как ты его убил? Дал по башке, да?
Амфитрион прикусил язык. Если взял дубину и дал по башке — как же тогда «случайно»? К счастью, увлечен новой идеей, Тритон проявил чудеса сообразительности.
— Корова, — он указал на жующую буренку. — Наша.
— Корова?
— Убегала. Ты взял дубину и кинул в корову. Попал по рогам.
— И что?
— Отскочила, да, — Тритон был в восторге. Выдумка, рождаясь в темном сознании тирренца, без промедления оборачивалась правдой для самого Тритона. Он верил Амфитриону, как богу, и творил истину из того, что имел: из глупости. — Не корова, дубина. Отскочила от рогов. И по дяде — хрясь! Ты плохо бросаешься дубиной. Я — хорошо, а ты — плохо…
«Меня не казнят без суда, — Амфитрион кивал, соглашаясь, и лихорадочно прокладывал пути в завтрашний день. — Будет разбирательство. Сбросить со скалы внука Персея? Нет, микенцы не решатся. Приговорят к изгнанию. Вернусь в Тиринф, отец меня очистит от дядиной крови… Отец не должен очищать сына. Это противно богам. Очистит Сфенел, ему дозволено. Уйду на какую-нибудь войну, со временем все остынет, забудется…»
Алкмена, вспомнил он. Боги! — она никогда… Глупец, усмехнулась из мглы царства мертвых тень дедушки Пелопса. Я прикончил Эномая, Губителя Женихов, и его дочка родила мне тьму наследников. Чем ты хуже меня? Чем ты лучше меня? Мы оба проклятые. Я — по слову убитого мной возницы; ты — по вине моей крови в твоих жилах. Бери девчонку и строгай мне правнуков. Мужчина ты или тряпка?!
Уйди, велел Амфитрион. И запретил себе думать об Алкмене.
— По рогам! — радовался Тритон. — Хрясь! По ванакту…
У ног тирренца лежал бесчувственный Эвер. Удары дяди вышибли из мальчишки дух. Целиком поглощенный
— Возьмешь его, — приказал сын Алкея, указывая Тритону на мальчишку. — Отнесешь в Навплию. Найди ладью до Тафоса. Вот…
Он сорвал золотые пряжки с хитона. Снял с пальца кольцо: рубин в богатой оправе. Поднял дядин нож с драгоценной рукоятью. Без колебаний отдал все Тритону:
— Отвезешь Птерелаю сына. Передашь из рук в руки. Будет спрашивать — отвечай, что хочешь. Какая теперь разница…
Сказать по чести, Амфитрион ждал сопротивления. Тритон еще ни разу не покидал его. Но что-то брезжило в смутной голове тирренца. Так рассвет пробивается сквозь густой туман. Шагнув вперед, Тритон ухватил его ладонью за затылок: словно бороться надумал. Притянул, уперся лбом в лоб. Из ярко-голубого, незрячего глаза вытекла слеза — обычная, как у всех.
— Жди, — буркнул Тритон. — Вернусь, да.
И осклабился:
— Корова! Про корову отвечать?
— Про какую корову?
— По рогам — хрясь! По ванакту — хрясь!
— Дубину-то оставь, — вздохнул Амфитрион. — Вот дубина же…
— Зачем?
— Покажу судьям.
— Жалко, — нахмурился Тритон.
Оба вздрогнули, когда из-за телег выскочил заяц в человеческом обличье. Метнувшись в сторону, заяц на мгновение замер, дрожа как лист на ветру. И кинулся наутек, сверкая подошвами сандалий. Ликимний, о ком давно забыли, не выдержал ожидания. Два брата, Фобос и Деймос [60] , щедро наградили паренька — страх лишил рассудка, ужас одарил крыльями. Догнать Ликимния сейчас могла лишь буря — или стрела.
60
Фобос и Деймос — Страх и Ужас, сыновья Арея и Афродиты.
— Проклятье! — застонал Амфитрион.
Тритон горестно моргнул и отдал ему дубину.
— Жди, — напомнил тирренец. — Вернусь, заберу. Хорошая дубина…
4
Растерянность бродила по улицам Микен. Заглядывала в лица, оставляя на них свою печать. Без спроса являлась в мегароны и спальни, харчевни и храмы. Молча стояла в углу — черная, скорбная фигура. Нет такой богини — Растерянность. Тем не менее, тень ее накрыла город. Еще вчера все было проще пареной смоквы: Микенами правит ванакт Электрион, сын великого Персея. У ванакта есть сыновья. Случись что с отцом — да продлит Зевс его дни! — есть, кому наследовать. С лихвой, чтоб не сглазить! И вот — нет ванакта, и сыновей нет.
Боги, за что?! Чем прогневили вас честные микенцы?
Верно говорят: пустой тронос — к беде. Тело царственного покойника не успело остыть, а по городу уже поползли шепотки. Они множились, крепли — так ручейки с гор сливаются в полноводную реку. Мутные воды несли на агору [61] грязь сплетен, ил домыслов, сор опасений. Площадь бурлила, грозя выплеснуться из берегов.
— …Кара богов! Кара!
— За какие грехи-то?
— А я знаю? Я тебе что — провидец?
61
Агора — площадь.