Внук Персея. Сын хромого Алкея
Шрифт:
— Даже тебе, любимому внуку?
— Мне — в первую очередь.
— Ну и пусть. Не ходи на войну.
— Ты родишь мне сыновей, — говорит он. — Близнецов.
И выходит во двор.
У ворот сидит Аркесий, сын Кефала. Юноша прутиком чертит в пыли, у себя под ногами. Подойдя ближе, Амфитрион узнает: край пористого сыра — западное побережье Акарнании. Пятно от масла — Левкада. Южнее в море плавает недоеденная куропатка и птенец с собачьей головой — Тафос и Итака. Между птенцом и куропаткой — пролитое вино. Кончик прута завис над проливом.
— Сколько? — спрашивает
Славный парень, думает Амфитрион. С пониманием.
— Двадцать стадий, не больше.
Прутик гуляет туда-сюда. Измеряет ширину пролива: да, два десятка стадий.
— Ты забыл главное, — Амфитрион забирает прут у юноши, ставит крохотную точку в проливе, на середине пути от большого острова к маленькому. — Это Астерида. На перешейке — городок. Жителей горстка, мужчины — трусы. Хорошие пристани с обеих сторон. Мелочь, а приятно.
— Это главное? — интересуется Аркесий.
И, нахмурив брови, кивает:
— Да, ты прав. Это главное. Мне нравится твой замысел.
Амфитрион смеется. Парень быстро соображает. Так быстро, что хорошо иметь Аркесия на своей стороне. Копий хватает, не хватает умных голов. Мои сыновья будут сильными и умными, думает он. Все считают, что я иду на войну за славой. За богатством. Из-за клятвы, наконец. А я иду за сыновьями. Иногда, чтобы прийти на ложе к жене, надо дать славный крюк. Иначе не получится.
— Отец прислал гонца? — спрашивает он.
— Да, — бросив прут, Аркесий обеими руками лохматит свою рыжую шевелюру. Привычка, оставшаяся с детства. — Афины согласны. Их долю в добыче пришлось увеличить.
— Намного?
— Не слишком. Жадность у афинян еще не сожрала разум. Сейчас отец едет к дедушке Деионею, в Фокиду. Дедушка обещал дать людей, и еще уговорить локров. В Локриде засуха, народ обнищал. Грабеж — их единственное спасение. Что с арголидцами?
— Аргос даст воинов. И Тиринф. Мой старый отряд: те, с кем я бил телебоев в Орее. Микены отмалчиваются. Мой дядя Сфенел вертится, как угорь на жаровне. И добычи хочется, и мне завидует. Вот кто уверен в моей победе… Иначе чему завидовать?
— Скорлупа трещит, — жалуется рыжий. — С самого утра.
— Пройдет, — успокаивает парня Амфитрион.
Он уже знает, что Аркесий болен. У парня временами трещит скорлупа. Это означает, что Аркесий держится за голову, и глаза парня делаются рыбьими. Припадки — наследство по материнской линии. Люди болтают, что у афинских басилеев Эрехтея и Эрихтония — и так вплоть до Кекропа, основателя Афин — имелся не только змеиный хвост вместо ног, но и куриное яйцо вместо мозгов. Когда Афинам грозила беда, яйцо начинало потрескивать. Врут, сплетники. Скорлупа — скорлупой, а мозги у Аркесия что надо. Рыжий сын Кефала рассказывал, что самый сильный приступ был у него в Афинах, когда он сбежал от родственников матери, желая следовать за изгнанником-отцом. Тогда просто мир рушился, не иначе. Треск стоял такой, вздыхал Аркесий, что легче оглохнуть. А сейчас трещит, но терпимо.
— Ты обещал моему отцу остров, — напоминает рыжий.
— Я сдержу слово. Хочешь Астериду?
— Я хочу Итаку. Дашь мне Итаку?
— Хорошо.
Аркесий кивает. Взгляд парня сияет. Кажется, скорлупа угомонилась.
2
— Мне жаль, друг мой. Для такого похода у Фив не хватит войск.
Басилей Креонт с огорчением развел руками. Идея похода на телебоев грела ему сердце. Давненько Фивы не покрывали себя воинской славой. Добыча, опять же… Казна Птерелая ломится от золота и драгоценностей. Еще бы! — столько лет безнаказанно грабить корабли в прибрежных водах. И разве одни корабли?
— У Фив будут сильные союзники, — Амфитрион предвидел это возражение. — Нас поддержат локры, фокейцы, аргивяне…
Креонт отхлебнул вина из кубка. Бросил на собеседника быстрый, испытующий взгляд. «А ты, Персеид, не так прост, — читалось в глазах басилея. — И слов на ветер не бросаешь. Успел договориться, да? Какие еще новости у тебя за пазухой?»
— Хорошо, допустим. На чем мы поплывем к Тафосу? В яичных скорлупках? У Фив нет флота. Нет гаваней, откуда можно выступить в поход. Боги поместили Фивы между двумя заливами, Крисейским и Эвбейским. Нам одинаково далеко в обе стороны.
— Согласен. Боги милостивы к Фивам.
— Милостивы?!
— Разумеется. Никто не заподозрит Фивы в том, что, разгромив телебоев, фиванцы захотят господствовать на море и станут новым оплотом пиратства. Ни портов, ни флота — куда уж тут пиратствовать? Корабли нам дадут Афины. Гавани — Пилос и Элида. Телебои многим стоят поперек горла. Их набеги, попытки закрепиться на суше… Нас поддержат с радостью!
— …которую подогреет доля в добыче! — расхохотался Креонт. — Твой замысел начинает мне нравиться. Ты прав, у Фив нет интересов на море. Значит, никто не станет возражать, если поход возглавит фиванский лавагет.
— Лавагета у Фив тоже нет.
— Не было до сегодняшнего дня. Отныне ты, Амфитрион, сын Алкея — полководец Семивратных Фив.
— Я этого не просил.
— А ты вообще умеешь просить? — Креонт осекся, вспомнив, каким сын Алкея пришел в Фивы. Три года просил, до дыр испросился, и все впустую. — Извини. Мой язык слишком быстр. Ну что, лавагет? Согласен?
— Благодарю за честь.
Встав, Амфитрион отсалютовал Креонту кубком.
— Это не честь, друг мой. Это большая головная боль. И поход на телебоев — всего лишь первый ее приступ. Завтра я объявлю о своем решении. Бери людей, оружие, припасы — все, что нужно. Жаль, конечно…
— О чем ты жалеешь? Сомневаешься в успехе?
Креонт поднялся с кресла, прошелся по мегарону, разминая затекшие ноги. Встал перед фреской, где в битве сошлись два отряда. Рты, исковерканные криком, воздетые к небу копья. С Олимпийских высот на воинов взирал Арей Губитель в конегривом шлеме. Фреска была единственной в зале, изображавшей войну. На остальных — пиры, стада, женщины с колосьями в руках. Много мира и чуть-чуть войны. Этого хватало, чтобы мир казался хрупким.
— Мне жаль, что ты недолго пробудешь фиванским лавагетом.