Внуки Богов
Шрифт:
– Мавр тоже неплох, Валента… – ответила вторая. – Посмотри, как блестит на солнце его кожа. Он чисто Ганнибал, что потрясал когда-то Рим!
– Ганнибал был финикийцем, а не черной обезьяной, вчера спрыгнувшей с пальмы, – наставительно сказала первая.
Ромей с насмешкой внимал их спору. Потом щелкнул перстами, подзывая хозяина. Ткнул перстом в меня и темнокожего мавра, затем подумав, еще в одного раба из недавно прибывших.
? ? ?
Белоснежная вилла, окруженная диковинным садом. Деревья и цветы которых я никогда не зрел в своей «варварской» ойкумене, как называют земли Дажьбожих внуков ромеи. Кругом фонтаны
Германец болен. Он все чаще задыхается. На губах появляются кровавые пузыри и он, хрипя как загнанный конь начинает отплевывать сгустки крови. Когда-то, судя по росту он был могучим воином, ныне – кожа да кости. Когда начинается приступ он наваливается на деревянную рукоятку и я, надрывая силы тащу еще и его. Кашель и хрипы переходят в стон, германец сплевывает кровью, как будто по частям выплевывает свою жизнь. Однажды он упал, изо рта на подбородок сползла алая струйка и застыла багровой каплей на впадине меж ключицами. Я бросился к нему. Он шептал какие-то непонятные мне слова, видно молился своим Богам. Из-под дряблых век выкатилась слеза, медленно поползла по щеке. Затем он что-то выкрикнул и взгляд его на мгновенье стал пронзительным и страшным, как будто сей полумертвец хотел им поразить обступивших его надсмотрщиков и слуг хозяина. Тело раба изогнулось, дрожь пробежала по членам, и он затих. Серые глаза невидяще уставились в синее ромейское небо.
Боль обожгла спину. Надсмотрщик зло крикнул: «Работать, скот!»
– Я уже разумею ромейскую брань.
Двое слуг оттащили германца за ноги. Когда его волокли по желтому песку, голова на худой шее болталась из стороны в сторону, как будто мертвец укоризненно качал ею, не соглашаясь с таким обращением.
Я верчу колесо теперь один. Сие выгодно. Раньше его вертело четыре раба, теперь – только я. Меня хорошо кормят, чтоб не ослабел, приносят шерстяную накидку. Зачем? Я уже не чувствую ни холода, ни жары. Мысли все чаще ускользают от меня. Текут дни, седмицы, месяца, времена года. Я верчу колесо.
• • •
Хозяин мой – Маркус Сервий, редко бывает на вилле. Зато жена его – Валента, все чаще останавливается напротив меня и смотрит долгим томным взглядом. Меня начинают кормить диковинными южными плодами. Иногда хозяйка издалека сама кидает мне ветку винной ягоды. Я опускаю голову под долгим взглядом ромейки и продолжаю вертеть колесо. С каждым днем она подходит все ближе, начинает заговаривать со мной. Голос у нее мягкий, словно мех соболя и переливчатый как журчание ручья. Я уже разумею многие ромейские слова, но не обращаю внимания на ромейку. Мысль моя упорно вертится окрест колеса. Я не ведал, что тело мое от тяжелой работы, прожженное солнцем и политое дождем, овеянное внуками Стрибога 97 , похоже на статую Геракла. Что пряди длинных волос, спадающих на мои плечи – словно колосья золотистой ржи, а голубые очи, подобны небесам Эллады. А ромейка видела сие…
97
Стрибог – Бог ветров у славян. Олицетворяет стихию воздуха. Ветры: северный, южный, восточный и западный – его внуки.
Однажды ночью два стражника сняли с меня цепь и привели в ее опочивальню.
Валента возлежала на атласных
Я как статуя стоял посреди окружающего меня великолепия: зерцал, светильников с ароматическими свечами, ковров, сверкающей серебром и золотом посуды на столе, и не знал – для чего я здесь?
– Садись! – хозяйка указала на край ложа.
Я продолжал стоять тупо уставившись в пол.
– Садись! – повторила она и пододвинула мне блюдо с дорогими южными плодами. – Ешь!..
Я не двинулся с места.
– Ты брезгуешь, варвар? – раздраженным голосом спросила она. – Ты забыл, что я твоя госпожа и могу приказать выпороть тебя за ослушание?
Я взглянул на нее и произнес, плохо выговаривая ромейские слова: «Я… нет еда, я вертеть колесо…»
– Какое колесо? – она вскочила на ноги, подбежала ко мне, повернула к зерцалу на стене.
– Посмотри на себя… Ты, красив, варвар! Красив, как молодой дикий конь!.. Нет, нет, ты, красив, как Бог! О, боже!.. Ты разве не чувствуешь желание женщины?.. Посмотри на меня!..
Она обнажила ногу выше колена, взяла мою руку и положила себе на бедро. Ее кожа была нежная и теплая.
Словно молния ударила мне в голову, в глазах потемнело, я почуял запах ее волос, пахнувших цветами из сада, нетерпеливую, страстную дрожь ее тела. Что-то горячее, доселе не ведаемое сжало мое сердце, как будто его из снега положили в теплый мех. Со звериным рычаньем я схватил ее и сжал так, что она, чуть не задохнувшись, слабо пискнула. Опомнившись, я виновато отпустил ее. Стоял весь дрожа, словно с разбегу окунулся в ледяную полынью на Волхове. Она тоже дрожала, на ее руках и плече проступили багровые пятна от моих пальцев.
– Как ты силен, варвар… – прошептала она дрожащим голосом. – Ты дикий, как лесной зверь, и я хочу тебя от того еще больше! Выпей вина, успокойся… Любовь – это, как дорогое вино… Ее надо пить неспешно, как пьют божественный нектар. А ты боюсь, задушишь меня в своих лапах.
Она налила из кувшина с узким горлышком вино в серебряный кубок и подала мне.
Я взглянул на червленое, как кровь вино и тут же перед глазами возникло видение: ромей с черной бородкой протягивает мне кубок с вином… а после – цепи, презрительное – «раб», каменоломни, мертвый германец, проклятое колесо, брань и хохот надсмотрщиков, камни в человеческой крови, а из сумрака памяти вдруг выплывает нежный девичий лик. Милые до боли в груди уста, шепчут: «Прощай мой ладо единственный… Да хранят тебя Боги!»
Мое сердце словно опять упало в снег. Кубок полетел на пол, вино расплескалось по дорогим коврам. Я грубо оттолкнул хозяйку, лицо которой показалось мне вдруг похотливым и страшным, как у Богини Смерти Мары.
– Блудница! – сказал по-славенски.
Глаза ромейки расширились, губы изломились в бешенстве неудовлетворенной страсти.
– Стража! – завизжала она.
Тут же сзади возникли два стражника. В руках – дубинки и хлысты.
– Схватите варвара! – прошипела хозяйка. – Поучите его плетьми… Дикий скот!
Я рванулся к двери. Но мне дубинкой подбили ноги и врезали по голове. Затем выволокли во двор, стали бить ногами и плетьми. Тьма обрушилась на меня, вырывая из мира боли и злобы.
Очнулся я возле колеса, прикованный к цепи. Тело страшно болело, было трудно дышать, из опухших рубцов сочилась кровь.
Надсмотрщик подошел, сказал беззлобно, со скрытой завистью:
– Чего разлегся?.. Вставай осел!.. Не захотел выполнять работу кобеля, будешь дальше, как тупой скот вертеть колесо… – и сплюнул в мою сторону. Потом мечтательно закатил глаза: «Уж я бы эту кобылку – и в хвост, и в гриву…»