Внуки
Шрифт:
Тридцатого ноября вечером все дежурные эсэсовцы сидели у радиоприемника. Было объявлено новое, важное специальное сообщение.
— Без сомнения — Москва, пупом чувствую.
— Пора, черт возьми, давно пора!
— Никогда не думал, что русские будут так долго сопротивляться. Они давно уже одной ногой в могиле.
— Этого следовало ожидать, дело идет об их столице.
— Ты послушай только, что пишет о Москве «Фелькишер беобахтер»! — воскликнул эсэсовец, сидевший с газетой в руках у письменного стола. — «Москва сегодняшнего дня — это не «большая деревня», как ее с полным основанием
— Я представлял себе Москву совсем иной, — сказал кто-то. — А тут пожалуйте: столичный город!.. Индустриальный и культурный центр. Крупный железнодорожный узел!..
— А не сказано в газете, когда мы ее возьмем?
— Что это за еврейское нетерпение! Сейчас же после рождества нас пошлют в Москву, ясно как день! Там будет столько заключенных, что рук у нас не хватит! Ха-ха-ха!
— Ну да! А кто здесь останется караулить эту братию?
— Она теперь будет ниже травы и тише воды. Падет Москва — большевизму крышка.
— Ясно! Тогда самые закоренелые фанатики запросят пардона. Если не предпочтут повеситься!
— Даже Тельман!
— Он, должно быть, холодным потом обливается со страху!
— Говорят, он сгорбился, весь сморщился!
— Алло! Внимание!
Музыка внезапно оборвалась. Верный признак, что последует специальное сообщение. Все затаили дыхание и уставились на радиоприемник.
Правильно. Фанфары.
— Сердце замирает, а?
— Тише! Тише!
— «Специальное сообщение верховного командования вооруженных сил. На Восточном фронте, западнее Москвы, немецкие воинские соединения нанесли большевикам новое серьезное поражение и одержали значительную победу. Танковые части прорвали неприятельскую оборону и достигли города Клин. На остальных участках фронта идут ожесточенные бои».
— Это все?
— Тш! Да тише же!
Грянули марши. Да, это было все. Эсэсовцы разочарованно переглядывались.
— А где находится Клин?
— Где бы ни находился, это не Москва.
— Достань карту!
— Смотри-ка, вон Клин. Здорово! Совсем близко от Москвы… Увидишь, ночью наши ворвутся в город!
— Наливайте стаканы! За здоровье новорожденного! Да здравствует победа! Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — подхватили остальные.
Оберштурмфюрер, улыбаясь, уступил — хоть Москва и не взята, но выпить можно. Ладно! Первую батарею на стол!
VI
Около полуночи, когда несколько батарей пивных бутылок было уже опорожнено и победное ликованье достигло предела, кого-то из пирующих осенила мысль нанести «визит» заключенному Эрнсту Тельману, послушать, что скажет теперь руководитель немецких коммунистов.
— Вот увидите… увидите… он расплачется.
— Вздор! Он…
— Ха-ха-ха!..
— Позови надзирателя сектора! — приказал оберштурмфюрер.
— Лучше не затевать этого, друзья.
— Не мешай! Мы хотим повеселиться… А ты… ты, видно, шуток не понимаешь. Верно?
— Батареи… мы ведь здесь оставляем!
Надзиратель Август Кёрбер вошел в караулку. Необычайно высокий, тучный, громоздкий, он принадлежал к старым кадрам тюремных надзирателей. Мясистая голова его, казалось, посажена непосредственно на мощные плечи, шеи как будто не было вовсе.
— Кёрбер, Тельман ведь в вашем секторе?
— Так точно, господин оберштурмфюрер.
— Мы хотим посетить его.
— Сейчас?
— Сейчас.
— Зачем?
— Желаем ему сообщить, что этой ночью Москва будет взята. Что большевикам крышка.
— Господин оберштурмфюрер, не делайте лучше этого.
— Не возражать!
— Вы приказываете, господин оберштурмфюрер?
— Вы что, не слышите?
Надзиратель Кёрбер пошел вперед. Он постучал в дверь камеры Тельмана и крикнул:
— Тельман, вставайте. К вам посетители. Он отпер тяжелую дверь.
Посреди скудно освещенной камеры стоял, выпрямившись во весь рост, крепко сжав губы, Эрнст Тельман. Решительным, спокойным взглядом встретил он пьяную ватагу двуногих, одетых в эсэсовские мундиры.
— Мы… нич… нич-чего тебе не сделаем, — выкрикнул один.
— Нет, мы… мы хотим… сообщить тебе кое-что интересненькое…
Оберштурмфюрер, отстранив надзирателя, ввалился в камеру. Он почти вплотную подошел к Тельману, остановился и несколько секунд молча смотрел на него. Затем обернулся и рукой сделал знак эсэсовцам. Те замолчали и, сгорая от любопытства, таращили глаза.
— Господин Тельман, — начал оберштурмфюрер, — к сожалению, нам пришлось нарушить ваш ночной покой. Дело в том, что мы хотели сообщить вам необычайно важную новость. Сегодня, тридцатого ноября тысяча девятьсот сорок первого года, в день моего рождения, Москва будет взята солдатами фюрера.
— Хайль Гитлер!.. Хайль Гитлер!.. — заревели вразброд эсэсовцы, столпившиеся в дверях камеры.
Эрнст Тельман не шевельнулся.
— Черт вас возьми! — заорал оберштурмфюрер. — Дайте же свет, ничего не видно!
Надзиратель Кёрбер протиснулся мимо эсэсовцев и включил свет.
— А-ах! — вырвалось у всех. Они уставились на Эрнста Тельмана. Он был бледен, но лицо его выражало решимость, граничащую с яростью. Руки были сжаты в кулаки.
— Ну-с, Тельман, что вы скажете по поводу этой новости? — глумясь, спросил оберштурмфюрер и ухмыльнулся.
Тельман молчал.
— С большевизмом покончено, — продолжал эсэсовский офицер. — С корнем вырван! От Красной Армии осталось мокрое место! Сталин побежден!
Тельман, прищурившись, с глубоким презрением смотрел на врага.
— Но поймите же, Тельман! Нам хотелось бы услышать, что скажете вы по поводу этой новости… Ведь вы большой политик…
Несколько эсэсовцев, стоявших в дверях, громко захохотали.
Оберштурмфюрер повернулся и раздраженно крикнул:
— Тише!
Он продолжал, обращаясь к Тельману: