Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России

Фуллер Уильям

Сухомлинов действительно вначале привлек Мясоедова к работе в области предотвращения революционной пропаганды в российской армии, однако там деятельность Сергея Николаевича сводилась главным образом к подготовке сводных обзоров на основании представленных другими отчетов. Мясоедову также вменялся в обязанность сбор сведений о политических волнениях в армии, с чем были связаны его командировки в Ковно, Вильно и Минск в ноябре 1911 и феврале 1912 года²⁵. Во всяком случае, к системе политических информаторов в среде российского офицерства Мясоедов не имел никакого отношения. Система эта действительно существовала, однако создателем ее был Н.П. Зуев, возглавлявший Департамент полиции в 1909–1913 годах²⁶. Сухомлинов не только не был сторонником такого рода шпионажа в армейской среде, но, напротив, непримиримо с ним боролся. Военный министр был убежден, что вербовка полицией офицеров для доносительства на товарищей по службе есть оскорбление чести российского офицерства. Более того, подобные практики способны были привести лишь к упадку нравственности

в армии. Исходя из этих соображений, он оказывал полную поддержку командующим войсками военных округов, единодушно противостоявшим пагубному вмешательству полиции во внутреннюю жизнь армии²⁷. И все же у Сухомлинова был план использования Мясоедова для установления неофициальных связей с Департаментом полиции. Сухомлинов рассудил, что Сергей Николаевич, с его опытом жандармской службы, может быть идеальным кандидатом для того, чтобы представлять позицию Военного министерства на консультациях с политическим отделом Департамента полиции. Однако чиновники этого ведомства отличались злопамятностью и не согласились на кандидатуру Мясоедова²⁸.

Мясоедов, несомненно, изо всех сил стремился получить официальный пост в военной разведке или контрразведке. Непосредственно накануне своего восстановления в жандармском корпусе он послал Сухомлинову письмо с просьбой назначить его на службу в разведке²⁹. В самом деле, за годы, проведенные в Вержболово, он приобрел изрядный опыт и вкус к разведывательной работе. Возможно, ему было известно о недавней реорганизации и расширении системы российской военной разведки. Изменения прежде всего коснулись контрразведки. Всего за несколько месяцев до возвращения Мясоедова на государственную службу контрразведка, которая ранее делила свои функции между армией и полицией, стала институтом исключительно военным, и теперь к каждому военному округу, а также к столичному Генеральному штабу были приписаны офицеры контрразведки³⁰. Едва успев прибыть в распоряжение Военного министерства, Мясоедов, вероятно, решил исследовать возможности перевода в управление разведки. Он отправился на прием к делопроизводителю разведывательного отделения Генерального штаба полковнику Н.А. Монкевицу, в ведении которого находилась военная разведка и контрразведка, и попросился к нему на службу. Монкевиц ответил коротким отказом и позже утверждал (здесь следует сделать особый акцент на «позже»), что его побудило к этому низкое мнение о нравственных качествах Мясоедова и подозрение, что этот жандарм способен на «грязные дела»³¹.

Получив резкий отказ, Мясоедов вскоре снова явился в Генеральный штаб, на этот раз ища встречи с подполковником В.А. Ерандаковым. Ерандаков, жандармский офицер, также прикомандированный к Военному министерству, возглавлял контрразведку в ведомстве Монкевица. По словам Мясоедова выходило, что Сухомлинов желает иметь прямой и непосредственный доступ к контрразведывательным сведениям, собираемым канцелярией Ерандакова. Сухомлинов хотел бы, чтобы Ерандаков сообщал поступающие к нему сведения Мясоедову, который, в свою очередь, будет готовить их краткое изложение и регулярно лично докладывать военному министру. Ерандаков с негодованием отказался: без письменного приказа Сухомлинова, сказал он, ничего подобного он делать не станет. День или два спустя Мясоедов вернулся с дословной записью разговора между ним и Сухомлиновым, в котором процедура передачи сведений излагалась точно так, как ее ранее описал Мясоедов. Однако на этом документе, датированном 8 февраля 1912 года, стояла лишь подпись Мясоедова³². Ерандаков показал принесенную Мясоедовым бумагу Жилинскому, начальнику Генерального штаба, который посоветовал оставить ее без внимания.

В третий раз Мясоедов пришел к Ерандакову, чтобы пригласить его на конфиденциальную личную встречу с военным министром. По словам Мясоедова, Сухомлинов прямо приказал Ерандакову не сообщать об этом свидании начальству. В назначенный день между 8 и 9 часами вечера Мясоедов и Ерандаков на служебном автомобиле отправились в резиденцию Сухомлинова. Они вошли во дворец, были препровождены в приватный кабинет военного министра, и там Сухомлинов приказал Ерандакову сделать все то, о чем ему первоначально сообщил Мясоедов. Впредь миссия Мясоедова не будет подтверждаться никакими формальными или официальными доказательствами. Приказано не вести записей — Ерандаков будет получать приказы исключительно по телефону или при личных встречах. И, наконец, Ерандакову категорически запрещается сообщать о происходящем руководству Генерального штаба³³.

Таким образом, Мясоедову все же удалось попасть в контрразведку, хотя и через черный ход и в обход правил. Материалы, передававшиеся Ерандаковым, служили основой для кратких отчетов, с которыми Мясоедов являлся к Сухомлинову несколько раз в неделю. По большей части информация, с которой имел дело Мясоедов, касалась деятельности лиц, подозреваемых в шпионаже в пользу иностранных государств. Тут были доносы, иногда подписанные, но чаще анонимные, материалы слежки, а также фотографии и копии перлюстрированных писем, которые снимала канцелярия иностранной цензуры. Со временем Ерандаков сам стал составлять для военного министра отчеты о контршпионаже.

К чему же стремился Сухомлинов, прибегая к такой необычной системе получения сведений? В нашем распоряжении нет прямого ответа, однако можно привести ряд объяснений, представляющихся очевидными. Во-первых, можно предположить, что Сухомлинова серьезно беспокоила надежность контрразведки. Используя Мясоедова в качестве своего неофициального агента, военный министр мог составить собственное

независимое мнение о роли и масштабах иностранного шпионажа на территории России, а также о том, насколько точно осведомлен о положении дел Генеральный штаб. Позор Русско-японской войны (когда японские агенты постоянно подвергали риску безопасность России) и нестабильная международная обстановка действительно спровоцировали в российской армии сильнейшую шпиономанию, иногда принимавшую параноидальные формы. Как раз когда Мясоедов осваивался на новом посту в Военном министерстве, глава Генерального штаба Я.Г. Жилинский вызвал к себе Ерандакова, чтобы сообщить ему о полученном анонимном сообщении, будто сам полковник Монкевиц — шпион. Невзирая на официальное положение Монкевица, Жилинский потребовал установить за ним наблюдение. Ерандаков, смущенный перспективой слежки за собственным начальником, все же исполнил приказание Жилинского, переадресовав его Петербургскому охранному отделению³⁴. Следует отметить, что Сухомлинов также сомневался в лояльности Монкевица и обсуждал свои опасения не с кем иным, как с Мясоедовым³⁵.

Вся эта история может служить прекрасной иллюстрацией того, как любое обвинение, вне зависимости от его источника и надежности, способно было запустить машину военного контршпионажа. Канцелярия Ерандакова располагала огромнейшим архивом сведений о сотнях, если не тысячах совершенно невинных людей, среди которых, несомненно, были и личные врага Сухомлинова. Даже если разведке не удалось обнаружить доказательств измены, в собранных материалах несомненно оставались данные о сексуальных склонностях, грехах и финансовом положении множества лиц. Более того, все личные письма, писавшиеся всеми царскими министрами, генерал-губернаторами, губернаторами, далекими депутатами, сенаторами и армейскими генералами, подвергались перлюстрации; полиция прочитывала, а иногда и копировала тысячи таких писем; копии эти обычно попадали в руки контрразведки, — следовательно, эта организация обладала кладезем драгоценных сведений о мнениях, привычках и тайных мыслях российской элиты³⁶. В этом, возможно, и заключалась вторая причина, заставившая Сухомлинова сделать Мясоедова своими глазами и ушами в канцелярии контршпионажа: он понимал, что такого рода сведения могут быть источником власти, особенно ценной в той пронизанной интригами среде, которую представляла собой политическая жизнь российской монархии. Подтверждением верности нашей догадки относительно мотивов Сухомлинова может служить ретроспективное свидетельство Ерандакова о том, что Сухомлинова в особенности интересовали факты, касавшиеся высших чиновников военного ведомства и тех лиц, которые, как он считал, были враждебно настроены лично к нему³⁷.

Возможно, существовал и третий мотив, сугубо оборонительный. Очевидно, что в ерандаковских папках можно было обнаружить данные о людях, близких к Сухомлинову, и даже о самом Сухомлинове. Если целью военного министра было предотвратить неприятные сюрпризы, помешать врагам использовать эти сведения против него, нужно было получить их первым. Эго позволило бы ему самому решать, давать ли ход этой информации или, в случае утечки, предпринять необходимые шаги для минимизации возможного ущерба для себя.

Итак, Сухомлинову со всех сторон было в высшей степени выгодно установить тайный канал связи с канцеляриями контрразведки — однако почему он доверился Мясоедову, выбрал его своим посредником? Ответ прост. Подобно многим современникам, Сухомлинов инстинктивно понимал кое-что в устройстве политической жизни последних лет царского режима — то, что ускользнуло от внимания многих историков: зачастую родственные и дружеские отношения играли гораздо более важную роль, чем официальные или профессиональные связи. Одна из причин такого положения дел таилась в структуре самого имперского правительства, которая неизбежно порождала конфликты как по горизонтали (между министерствами), так и по вертикали (внутри каждого министерства). Взаимная враждебность институциональных интересов разных министерств постоянно приводила к возникновению конфликтов, причем совершенно независимо от того, кто именно стоял в этот момент во главе того или иного министерства: так, министр финансов, в задачу которого входило сокращение государственных расходов, неизбежно оказывался антагонистом военного министра, обязанного добывать в казначействе все большие суммы на закупку все более современного оружия³⁸. Аналогичным образом Министерство торговли и промышленности, занятое экономическим развитием страны, традиционно поддерживало интересы фабрикантов, тогда как Министерство внутренних дел, радевшее об общественном спокойствии, зачастую склонялось в пользу фабричных рабочих и даже однажды само организовало для них профсоюз.

Именно эта непрекращающаяся вражда между министерствами обеспечила влиятельное положение в высших эшелонах российской бюрократии такому человеку, как князь Андроников, которому суждено было сыграть мрачную роль в деле Мясоедова. Андроников, о котором современница пишет как о «надушенном, нафабренном, подобострастно держащемся человеке»³⁹, был журналистом, мошенником и гомосексуалистом. Официально князь имел лишь мелкую синекуру в Синоде, однако был принят всеми и во всех домах. Объяснение того, почему этот малоприятный господин состоял в столь удивительно близких отношениях с государственными людьми, весьма банально: сеть связей и знакомств, которой он буквально опутал Петербург, была настолько обширна, что зачастую никто, кроме него, не мог сообщить тому или иному министру, что замышляют против него соперники. То обстоятельство, что Андроников также был известным разносчиком слухов и клеветником, не лишало ценности важные сведения, которые он умел сообщить⁴⁰.