Внутренняя комната
Шрифт:
Это был не просто старомодный магазин, но магазин, который даже в свои лучшие времена предлагал слишком много никому не нужных товаров. Бросив тревожный взгляд на витрину с игрушками, отец сказал:
— Выбирайте, что захотите. Вы оба. Но сперва осмотритесь как следует. Не нужно спешить.
Затем он отвернулся и замурлыкал себе под нос мелодию из «Леди розы».
Но Константин тут же сказал:
— Я выбираю телеграфные провода.
Они тянулись вдоль проложенной через всю витрину железной дороги из помятой жести, с которой давно не стирали пыль: шесть проводов
— Сомневаюсь, что они продаются, — сказал отец. — Осмотрись, будь умницей. Не спеши.
— Мне больше ничего не нужно, — сказал Константин и повернулся спиной к унылому зрелищу.
— Ладно, посмотрим, — сказал отец. — Я отдельно поговорю о них с продавцом.
Он посмотрел на меня.
— Ну, а ты что выбрала? Боюсь, кукол здесь мало.
— Они мне больше не нравятся.
По правде говоря, у меня никогда не было достойной куклы, хотя я страдала от этого факта, лишь соперничая с другими детьми, то есть крайне редко — по той причине, что все наши знакомства были немногочисленны и случайны. Куклы в витрине, засиженные мухами, выглядели омерзительно.
— Я думаю, мы могли бы найти подарок для Лены в магазине лучшем, чем этот, — сказала мама на своём правильном, полном достоинства английском.
— Это было бы несправедливо, — сказал отец. — Мы в него даже не заглянули.
Низкопробность товаров подразумевала дешевизну, которая, к несчастью, всегда имела значение; впрочем, ни на одной из вещей не было видно ценника.
— Мне не нравится этот магазин, — сказала мама. — Это магазин, который уже умер.
Та царственная манера, с которой она произносила подобные вещи, была, я думаю, слишком немецкой для моего насквозь английского отца. Быть может, это, а также перспектива неожиданной экономии, заставили его проявить твёрдость.
— Нам ещё нужно обсудить подарок для Константина. Давайте войдём.
По контрасту с ослепительным шоссе, главным впечатлением внутри была темнота. Спустя несколько мгновений я начала различать и запах. Всё в магазине пропахло — и казалось, навечно — этим смешанным духом, царящим во всяком сельском универмаге, но здесь как будто окрепшим и увядшим в одно и то же время. Я до сих пор его помню.
— Не обязательно что-то покупать, — сказал отец, — но, раз мы зашли, почему бы не осмотреться?
Со времён мистера Селфриджа это суждение звучит как нечто само собой разумеющееся, но в ту пору ему только предстояло завоевать популярность. Хозяин универмага едва ли его разделял. Он был моложе, чем я себе представляла (необычная мысль для ребёнка, но я, вероятно, ожидала увидеть белобородого гнома), — однако бледен, почти лыс и весь перепачкан сажей. Помятый серый костюм и шлёпанцы довершали картину.
— Осмотритесь, дети, — сказал отец. — Не торопитесь. Не каждый день мы покупаем подарки.
Я заметила, что мама до сих пор стоит в дверях.
— Мне нужны провода, — повторил Константин.
— Сперва
Константин, держа за спиной свою книгу, скучающе отвернулся и зашаркал по полу ногой. Мне не оставалось ничего другого, как поддержать отца. Не отходя от него далеко, я начала застенчиво осматриваться. Хозяин универмага молча не сводил с меня глаз, казавшихся в сумерках бесцветными.
— Те игрушечные телеграфные столбы в витрине, — заговорил отец после паузы, преисполненной для меня тревоги и ответственности. — Сколько бы вы за них взяли?
— Они не продаются, — сказал хозяин универмага, и больше ничего не сказал.
— Зачем же вы выставили их в витрине?
— Что-то вроде украшения, должно быть.
«Разве он не знает?» — удивилась я.
— Даже если обычно они не продаются, возможно, вы продадите их мне, — сказал мой отец-бродяга, улыбаясь, как Ротшильд. — Видите ли, они очень приглянулись моему сыну.
— Сожалею, — ответил продавец.
— Вы здесь главный?
— Да.
— Тогда, конечно, как разумный человек… — сказал отец, меняя тон с надменного на заискивающий.
— Они нужны для украшения витрины, — сказал торговец. — Они не продаются.
Краем уха я слушала их диалог, в то же время робко и ненавязчиво изучая затхлый ассортимент. В глубине магазина серая кружевная занавеска плотно закрывала окно, которое, судя по лившемуся из него тусклому свету, выходило на жилые кварталы. В этом приглушённом сиянии мерцал фасад огромного кукольного дома. Я тут же в него влюбилась. Куклы никогда не составляли основу моего счастья, но это их жилище было самой взрослой вещью во всём магазине.
У него были длинные прямые стены с зубцами под крышей и множеством стрельчатых окон. Неоготический дом, без сомнения, — или даже дворец. Он был выкрашен под цвет камня; серого камня, темнее того серого света, который сиял вокруг него. Входную двустворчатую дверь украшал маленький классический портик. Весь дом невозможно было увидеть целиком, поскольку он, грязный и неухоженный, стоял в углу широкой полки на козлах. Очень медленно я обошла его с двух сторон: две другие, скрытые в темноте, примыкали к стенам магазина. Из окна второго этажа, с той стороны, которая была не видна издалека, свисала поникшая и растрёпанная кукла. Мне никогда ещё не доводилось видеть настоящий дом, похожий на этот, не говоря уже о кукольных домиках, которые почти всегда напоминали виллу близ Джеррардс Кросс, принадлежавшую удачливому брату моего отца. Его особняк был похож на игрушку больше, чем это суровое, величественное здание передо мной.
— Просыпайся, — сказал мамин голос. Она стояла у меня за спиной.
— Нельзя ли пролить больше света? — осведомился отец.
Щёлкнул выключатель.
Дом в самом деле был великолепен — и, очевидно, финансово недосягаем.
— Похоже на макет Пентонвильской тюрьмы, — заметил отец.
— Какой красивый! — сказала я. — Как раз то, что мне нужно.
— Самая тоскливая игрушка, которую я видел.
— Я хочу притвориться, что живу в нём, — сказала я, — и устраивать маскарады.