Внутри и вне помойного ведра. Практикум по гештальттерапии
Шрифт:
Потом я взял тебя в Европу. Париж, какие-то болезненные приступы ревности с моей стороны, какие-то дикие оргии, возбуждение, но не настоящее счастье. Это счастье пришло в Италии. Я был так горд показать тебе истинную красоту, как если бы я владел ею, и помог тебе преодолеть посредственный вкус в искусстве. Конечно, мы напились допьяна.
Это исполнение "Аиды" в Вероне! Древний римский амфитеатр, вмещающий 20–30 тысяч зрителей. Сцена? Нет сцены. Один конец театра построен на равных исполинских трехметровых подпорках, египетская часть перевезена с другого континента.
Ночь, почти мрак. Публика, освещенная тысячью свечей. Потом исполнение.
Нелегко было вернуться к толкотне и суете покидающей толпы. Открытый воздух оперы в Риме был артефактом, ни на минуту не позволяющим забыть, что присутствуешь на исполнении.
Наши ночи. Нет нужды возвращаться домой, нет страха слишком мало спать. Последняя капля нашего ощущения друг друга. "Сегодня ночью было превосходно" — стало готовой фразой, но это была правда, нарастающая интенсивность бытия одного для другого. Нет слов для описания тех педель, дилетантское заикание.
В этой жизни ничего не получаешь за так. Я должен дорого платить за мое счастье. Вернувшись в Майами я все больше и больше становился собственником. Моя ревность достигла, действительно, психотических размеров. Стоило нам расстаться, а большую часть дня мы проводили вместе — и я беспокоился, несколько раз в день ездил к тебе, проверял тебя. Я не мог сосредоточиться ни на чем кроме: "Марти, где ты сейчас и с кем ты?"
Так было до тех пор, пока Питер не вошел в нашу жизнь и ты не полюбила его. Он не очень-то заботился о тебе. Для тебя он был отдыхом от меня и от моей пытки. Он был беззаботным, занимательным. Невозможно было скучать в его присутствии. Он был молод и прекрасен, я был стар и ожесточен. Усложним вопрос еще больше: я слишком любил, да и сейчас люблю его. Небеса разверзлись надо мной. Внешне я был оставлен в унижении, лелея внутри дикие фантазии мести. Все попытки порвать с тобой не имели успеха. Потом я сделал нечто такое, что при взгляде назад кажется попыткой совершить самоубийство, но без позора такого рода малодушия.
Я пережил те операции, я пережил наше расставание, я пережил наши последние схватки и примирение. Я — здесь, ты — там. Я чувствую себя хорошо и уверенно, где бы мы не встретились. Спасибо, что ты была самой важной личностью в моей жизни. Фритц.
Оглядываясь на свою жизнь, я вижу несколько суицидальных периодов. По-немецки это "убийца себя", и это точно, что есть суицидальная личность. Он — убийца, убийца, который разрушает себя, а не другого.
И убийца и самоубийца имеют нечто общее. Возможность овладеть ситуацией, и они выбирают наиболее примитивный путь — взрыв насилия.
И третий фактор: я ударил тебя кулаком. Я убью себя до того, как ты убьешь меня.
И еще: я платил свой долг.
И еще: наоборот, я даю тебе чувство вины — смотри, что ты сделала со мной. И мораль возносит свою безобразную голову — наказание. Я наказываю себя, я наказываю тебя. Церковь накажет меня. Самоубийца не заслуживает того, чтобы лежать среди респектабельных покойников. И за всем этим суицидные искупительные фантазии: "Какой чудо-работник послужит мне? Вовремя ли прибудет?" Благодаря удаче и пониманию у меня есть редкая для психиатра запись: 30 лет без единого самоубийцы среди больных.
30 лет назад, в 1938 году я лечил молодого еврея по поводу гомосексуализма. Как у многих гомосексуалистов,
Убил ли он свою мать? Было ли у него столь сильное влечение к ней? Что он жаждал воссоединиться на небесах? Какую роль играло искупление?
Тщетные предположения! Сейчас я начал кое-что понимать. У меня иногда внезапно возникают приступы усталости, позволяющие моим чувствам уходить из ВЗ. Удаляться. Не совсем. Не впадая в сон. Не по пути к забвению.
Кипит изобильная пустота. Стерильная пустота, мир скуки — теряется. Как использовать богатство изобильной пустоты? Это не просто помойное ведро, всплывает не просто абсолютный хлам.
Это слишком много: мысли, эмоции, образы, суждения. Слишком сильное возбуждение. Формирование гештальта находится в опасности: шизофренические символы, хаотично проявляющие свое право быть, переполняют меня.
Оставайся в контакте, прими свою усталость, чтобы приостановить истерию этих многочисленных голосов, требующих внимания. Остынь. Стой на принципе Гей-зенберга: наблюдаемые факты меняются в процессе наблюдения.
Усталость, я принимаю тебя как скуку, как моего врага. Я принимаю тебя как нечто, лишающее меня части собственной жизни. Ты знаешь, какой я жадный. Все больше, больше и больше.
Изобильная пустота, говори через меня.
Позволь мне пользоваться твоим расположением.
Позволь мне, благословенная правда,
Смотреть на тебя глаза в глаза.
Испиши тысячи страниц, сотни тысяч слов,
Перестань вилять,
Это — для птиц!
Когда перо скользит, кровоточа радостью и болью,
Я больше не могу мириться
С тем, что прожил тщетно.
В конце концов я знаю, что
Могу многое сказать!
То, что я открыл
Сейчас здесь, чтобы остаться,
Рум, тура, тари-та
Давайте танцевать и прыгать.
Рататита-ти-та
В горле больше нет комка.
Нет оплакивания того, что, я есть,
Я вата ку ка
Ух са пуза рома том,
Вас из да ту лука?
Ура!!! Я — сумасшедший!!!
"Сейчас ты провозгласил себя душевно больным. Где это произошло? Ты хочешь снять всю ответственность?".
О, ты щепетилен! Это был взрыв радости. И кое-что еще. Я не могу хорошо напеть этот мотив. Я слышал звуки и музыку и не считаю необходимым заполнять словами звуки. Я знаю, что в изобильной пустоте есть музыка.