Внутри
Шрифт:
Этого я и представлять не хотела. Но если я хочу отправить туда Руслана, мне придется туда съездить, правильно?
Пациентов в больнице держали в одиночных палатах, но совсем крохотных – там только кровать и помещалась. Пожалуй, это правильное решение, потому что эти люди могли навредить самим себе, не хватало еще, чтобы они калечили друг друга!
На жилом этаже стоял такой гул, что сразу стало ясно: не только Руслана сегодня оставили взаперти. Некоторые пациенты были привязаны к кроватям – так, что они и пошевелиться не могли, другие же бросались на двери. Они плакали,
Однако я шла вперед – медленно, как на казнь. Я обязана была узнать правду.
Возле двери в палату Руслана было тихо, и эта тишина казалась такой невероятной, нереальной почти после общего гула! Я осторожно заглянула внутрь через окошко в двери, но разглядеть могла не так уж много. Из-за решеток и общей серости ноября в комнатке царил полумрак, позволявший мне увидеть лишь человека, привязанного к кровати.
– Он меня узнает, когда увидит? – еле слышно произнесла я, не в силах оторвать от него глаз.
– Маловероятно. По крайней мере, свою мать он не узнавал. Прошу за мной. Ничего не бойтесь, похоже, приступ у него давно закончился и вряд ли сегодня повторится.
Я все равно боялась, но вовсе не того, о чем думал врач.
Когда мы расставались, я бы ни за что не угадала, что наша следующая встреча будет такой. Кто угадал бы на моем месте? Кто мог бы угадать? Я уходила от удивительного красавца – и уходила навсегда. Теперь же мне предстояло увидеть существо, все, что осталось от моего мужа.
Однако реальность оказалась не такой чудовищной, как я ожидала. Руслан похудел, но не сильно, не до истощения. Его тело, которое я прекрасно знала, осталось все таким же сильным, больничная пижама из тонкого хлопка не скрывала рельеф мышц, который бывает только при тяжелой физической работе. Кожа Руслана была грязной, но даже чуть загоревшей, я такого больше ни у кого в больнице не видела. Я бы даже решила, что это какая-то ошибка, что он и вовсе не болен, его напрасно тут заперли. Но потом я подошла ближе, разглядела его лицо, и все стало на свои места.
Это было пустое, ничего не выражающее лицо живого мертвеца – напрасно Анатолий Александрович назвал его ребенком. В детях жизнь, а это… Это было нечто не-мертвое, не более. Его глаза, в прошлом искристые, смеющиеся, теперь были пустыми, будто сделанными из дешевого пластика. Его улыбка померкла. Руслан, которого я знала, просто не мог скрывать, что чувствует, его лицо было идеальным отражением того, что творилось у него на душе… а теперь там была пустота.
Да и от его ухоженности, к которой я привыкла и на которую оборачивались женщины на улицах, ничего не осталось. Волосы острижены коротко, абы как, с бородой – та же история. Как и многих других пациентов, его мыли, но небрежно, так, чтобы он просто не зарастал грязью. Здесь всем было
Он был примотан к кровати кожаными ремнями – старыми, истертыми, и я заметила на его запястьях свежую кровь. Да и на простыне под ним просматривались пятна, причем не только новые.
– Это еще что такое?! – поразилась я.
– Похоже, санитары проявили некоторую небрежность, прошу их простить. – Врач попытался сделать вид, что ему жаль, хотя чувствовалось, что ему все равно. – Но им с Русланом приходится тяжело. Как видите, он истощен куда меньше, чем другие пациенты, поэтому во время приступов он иногда очень активно сопротивляется.
– Да, я вижу, что он… Он не худой. Как вам удалось этого добиться?
– Никак, и в этом еще одна аномалия, связанная с Русланом. Я ведь говорил вам, что он необычный пациент, и это не всегда плохо. Руслан поступил к нам в таком состоянии. Я ожидал, что из-за низкой физической активности со временем произойдет уменьшение мышечной массы. Заметьте, я не утверждаю, что в «Серебряном бору» плохой уход! Но, конечно, Руслан уже не мог вести здесь жизнь, которая помогала бы ему поддерживать ту же форму, что и до аварии. Однако, к моему немалому удивлению, ни через месяц, ни через два, ни через три года Руслан не изменился. Я пытался найти причину, но так и не нашел. Все указывает на то, что это некая индивидуальная аномалия, я даже посвятил ей статью, которую вы можете почитать в журнале…
Он продолжал болтать о своих статьях и прочих научных работах, но я уже не слушала. Я смотрела на Руслана, силясь понять, он это или нет, а еще – разобраться в себе. Я чувствовала, что это он. Так же, как когда-то впервые почувствовала в нем своего человека, как несколько лет назад инстинктивно угадывала, плохо ему или хорошо.
Но при этом я не узнавала его. Как будто из него вырвали все то, что делало его Русланом, забрали, отдали кому-то другому, а мне оставили только пустую оболочку. Мол, вот тебе руины – играйся с ними, пока можешь!
И все же это был он. Руки, которые меня обнимали. Губы, которые я целовала. Глаза… глаза уже пустые, и от этого страшно, но не настолько, чтобы я отказалась от него! Когда мы расставались, я думала, что умру, если встречу его на улице с другой женщиной, счастливого и забывшего меня. Теперь же я понимала, что лучше бы так. Лучше бы он был с другой, счастлив – но жив и здоров! Потому что вот это тупое полусуществование было куда хуже и не приносило мне ни толики злорадства, которого следовало бы ожидать от покинутой жены.
– Вы можете его отвязать? – спросила я.
И плевать мне было, перебила я врача этим вопросом или нет, что он там болтал. Значение имел только Руслан.
Даже если Анатолий Александрович был задет моим безразличием к его заслугам, он удачно скрыл это и остался все таким же вежливым.
– Да, конечно.
Он привычным движением отстегнул ремни и отошел, позволяя Руслану подняться. Я ожидала, что хотя бы это отрезвит Руслана, заставит очнуться, посмотреть на меня… Нет, не дождалась.