Во цвете самых пылких лет

Соколовский Владимир Григорьевич

Страшной неожиданностью встретил его берег: их сарайка оказалась сломанной, разрушенной; даже каркас был повержен на землю. Груды досок, вверх остриями гвоздей, перевернутый щит крыши. Словно памятник, возвышался среди этого хаоса поставленный на широкое изголовье и подпертый с двух сторон досками лежак. К лежаку за обложку прибиты были гвоздем книжка, томик стихов Баратынского и записка круглым красивым почерком:

«Ждали, но, к сожалению, не дождались, и, к сожалению, вынуждены были покинуть это уютное место. Оставили свидетельства

своего здесь пребывания. До свиданья, милые дети. Спокойной ночи. Ваши друзья».

Когда пришел со свидания Славка, Васька сидел на обломках и безучастно глядел в темноту. Он даже не обернулся на шаги друга.

— Это еще что такое? — спросил Славка, озираясь вокруг.

— Это Стасик со своей компанией. — Васька протянул книжку и записку. — Я был у него, сказал, что о нем думаю, а он… Чего это они нас ждали? И еще он сказал, чтобы нас завтра же здесь не было. Наверно, Славка, надо и правда как-то отсюда уезжать…

— Я ж говорил, что не надо к нему ходить! Не совался бы — и сарайку бы не сломали, и книжку не испортили. Да ты что, вправду испугался, что ли? Брось! Что они нам могут сделать? Вот еще, всякой дряни бояться!

Но последние его слова звучали как-то неуверенно.

Больше они не говорили о Стасике и его компании, как будто их и не было, а все было так, как тогда, когда они только что сюда приехали. Но напряжение все-таки осталось, и они не спали почти всю ночь. Еще не спали из-за холода. Пристанищем им стала лежащая теперь на гальке крыша прокатного пункта. За день она изрядно нагрелась, так что сначала было тепло, но только настала ночь — остыла моментально. Правда, ее хоть немножко можно было нагреть телом, не то, что гальку. Но все равно было холодно, и не было даже свитеров, чтобы согреться: ведь чемоданы остались у кладовщика на овощебазе…

Разговаривали мало, и вот почему. Васька, рассчитывавший, что Славка бросится его хвалить за то, как он разделался со Стасиком, был удивлен и расстроен холодным отношением к этому друга. А Славка дулся на него за то, что он сделал бессмысленный жест, стал выяснять какие-то и без того понятные вопросы, и вот результат: остались без крыши, без ночлега — где теперь его искать? Испортили книжку, записку какую-то дурацкую подбросили — все из-за него, из-за Васьки!

46

На овощебазе, только они утром там появились, к ним тихо подошел сзади Стасик и спросил:

— Вы разве все еще здесь? А я почему-то думал, что вы уже далеко…

— Значит, ошибся! — буркнул Васька. А Славка сказал:

— Что-то больно уж быстро ты это подумал. Нам надо хотя бы расчет получить, с долгами рассчитаться…

— Что ж, давайте, кончайте свои дела. И — в добрый путь! Чем скорее, тем лучше.

— Да ты что грозишь-то? — вскипел Васька. — Что ты нам можешь сделать, ну?!

— Что я могу сделать? Я же слабый человек. И разве мне придет в голову угрожать вам? Я просто предупреждаю. И

советую. Уезжайте, ребята. Иначе будет плохо. Ну просто очень плохо. Ладно, заболтался я, надо мне ехать. А впрочем, если быстро рассчитаетесь и соберете манатки, могу подкинуть до вокзала. Но только в кузове.

— Подожди! — Васька направился в контору. Там он взял у Галины Христофоровны деньги, которые оставлял ей на хранение, подошел к Стасику и протянул ему десятку и три рубля.

— Возьми! Десятка с проданной книги и трояк за Баратынского. Хоть и надо было удержать за порчу. Зачем книжку гвоздем-то прибивать? Ведь это вещь.

— Гвоздем? — у Стасика вскинулись брови. — Черт знает что, вандализм, действительно… Я не знал. Но что я могу сделать с этими людьми? — он развел руками. — Они бывают неуправляемы иногда, особенно когда сердиты. И нужно еще иметь в виду, что моему знакомому очень жалко было расставаться с этой книгой. Он так привык к ней.

Деньги Стасик, не глядя на них и не задавая вопросов, сунул в карман. Пошел, не прощаясь, к машине, кликнул грузчика и выехал со двора. Промелькнуло его лицо в кабине, и, следуя мимо, он что-то крикнул ребятам.

— У-да-о-дить!..

— Что, что он сказал?

— «Не вздумайте никуда ходить!» — вот что, мне кажется, он крикнул. Боится, гад! — торжествующе сказал Васька. — А мы вот возьмем да и пойдем. Пугает еще!

— А стоит ли? Опять это дерьмо ворошить…

— Даешь ты! Всякие спекулянты будут над нами насмехаться, а мы… Да ты что, трусишь, что ли?..

— Ух, какой ты сам-то храбрый стал! — только и мог сказать Славка.

— Здесь, — Васька разжал кулак и показал зажатые там деньги, — шестнадцать рублей. Я схожу к завбазой и скажу, чтобы к вечеру нам подсчитали остальные. Все-таки, я думаю, надо ехать домой. Жить-то больше негде!

Он исчез, а Славка пошел к складу, где сидела и перекуривала бригада бичей. Ну, сходит Васька, ну, насчитают ему еще пятнадцать — двадцать рублей — а что толку? Один билет стоит тридцать два рубля! Что же делать?

— Ой, да что же это движется к нам по реке-е?! — дурашливо заорал Славке навстречу бич. — И смеется, и плачет, и машет приветно плато-очко-ом?..

— Опять бузишь, Синеморе! — оборвал его бригадир Вова Калики. — Видишь ведь — не в себе цуцыня, что-то думает… нет у тебя соображения! Садись, Славик, перекурь маленько. Чего загрустил-то? Домой захотел?

— Ага.

— А в чем тогда дело?

— Нет, ни в чем. Так просто.

— Денег на билет нет, что ли?

— Ну, нет, ну и что?..

— Вон как… Пожалеть я тебя могу, только это тебе не надо, наверно, мужик ведь! А помочь — ну никак! Мы уж последние крохи Харюзку на билет собрали.

— Что, уехал?

— Уехал, посадили… Слово дал, что за дорогу капли в рот не возьмет. Да ему и не на что. Уехал, уехал Димка… Ну и правильно — не надо ему с нами… Бродягой стать — дело простое. Засасывает, не бросишь после…