Во имя Ленинграда
Шрифт:
Выслушав друзей, пошел на КП эскадрильи. Командир, комиссар и начальник штаба встретили меня без особой радости. Возможно, они уже знали то, что не было еще известно мне: о переводе в 4-й авиаполк. А кому охота терять опытных летчиков? Не вставая из-за стола, выслушали мой доклад о выполнении задания.
– Ну, ладно, сегодня отдыхай, а завтра начнешь летать. Ты две недели отсиживался в мастерских, а мы здесь по три-четыре вылета в день делаем, как бы с упреком произнес комэск майор Денисов.
Я спросил его:
– Вы делаете три-четыре вылета в день или вся эскадрилья?
Строптивого
– Три-четыре вылета... ты полетай, сколько я полетал в Испании и в финскую, тогда будешь задавать мне такие вопросы, понял?!
– Понял, понял, товарищ майор, а оскорблять меня не надо, ведь за шесть месяцев войны я научился не только обороняться, но и бить. Разрешите быть свободным, - с внешним спокойствием, но с глубоким внутренним возмущением закончил я разговор, четко повернулся и, выйдя на морозный ладожский воздух, направился в землянку летного состава. Там было накурено, душно. На двухъярусных нарах, не снимая унтов, лежали и сидели человек двенадцать, в большинстве молодые сержанты. Из старых знакомых был еще командир звена Александр Чурбанов с двумя нашивками старшего лейтенанта на рукаве. Вначале в полумраке он не сразу узнал меня, но услышав голос, бросился меня обнимать и тискать.
– Ну, Василий, хоть ты живой вернулся с того пекла. Вот, пилоты, смотрите на человека с Ханко! Это лейтенант Василий Голубев, вы читали о нем в газете "Победа". Помните? Учитесь у него воевать.
Было немного неловко от такой похвалы. Зато полегчало на душе. Я не удержался, походя сообщил Чурбанову о встрече с майором Денисовым. Он замялся, но все же объяснил:
– Понимаешь, беда у него какая-то, дома что-то не ладится. Ну и пристрастился к зеленому змию, стал реже летать. С земли командует. Так что ты в точку попал.
– Да, может, я и зря...
– Ну, теперь не вернешь. - И стал представлять меня остальным.
Едва я успел поздороваться с каждым, как в землянку спустился однофамилец комэска - летчик Михаил Денисов, старый знакомый, с которым, правда, я никогда не дружил.
После солнечного света он не мог рассмотреть, кому это называют свое звание и фамилию молодые летчики. Лишь обернувшись к вошедшему, я уловил недовольную гримасу на его лице.
– Здравствуйте, товарищ Денисов! - сказал я. - Наверное, не ожидали, что я вернусь.
В Кронштадте по возвращении с Ханко я узнал, что Денисов, которого я назвал подлецом перед вылетом нашей группы на Ханко, доказал прилетевшему для расследования аварии инспектору, что у него в момент взлета сложилась правая стойка шасси и это привело к аварии самолета. Проболтавшись два месяца в Кронштадте и в Ленинграде, он как-то сумел вернуться "чистеньким", да еще и получил повышение в звании как боевой, воюющий летчик.
– Не товарищ Денисов, а старший лейтенант Денисов, - поправил он меня с вызовом.
– Да? - удивился я. - Ну что же, поздравляю. Оказывается, чтобы получить досрочно очередное звание, надо не фашиста сбить, а уничтожить собственный самолет...
Денисова будто обухом ударили по голове. Он молча пошел к выходу. У ступенек задержался, обронил холодно:
– Поговорим подробнее
– Зачем же после обеда? Лучше после ужина, от боевых ста грамм настроение будет выше, товарищ Денисов, - ответил я ему и тут же поправился: - Простите, не товарищ, а старший лейтенант.
Прилетели с задания Сизов и Князев. У Сизова в самолете с десяток пробоин, требуется ремонт. Я подался на стоянку. Подруливая, Князев увидел "ишачка" с номером 33, понял, кто вернулся, и, сделав разворот, выключил мотор, оставил парашют в кабине и пробкой выскочил из самолета.
Мы схватили друг друга, закружились в совершенно сумасшедшем танце.
После обеда вылетов не было, и мы до ужина рассказывали друг другу о боевых делах, обсуждали наболевшие вопросы, то, что обычно возможно только с самыми близкими и верными друзьями. Под конец я спросил Дмитрия, почему он до сих пор ходит в лейтенантах. Дмитрий помолчал, затем улыбнулся, махнув рукой.
– Что поделаешь? Начальству виднее.
– Небось с комэском цапаешься?
– Бывает.
30 декабря я дважды вылетал на боевые задания, третий вылет на моем самолете сделал Дмитрий Князев. Еще до обеда я зашел к командиру эскадрильи попросить разрешения навестить родителей и жену. К моему удивлению, он легко отпустил меня на побывку до завтрашнего вечера и даже позвонил в столовую, где мне вскоре выдали сухой паек, в том числе и шоколад, который я несколько дней сберегал в расчете на предстоящую встречу с семьей. У заведующего столовой, старого знакомого по гарнизону Купля, я добыл еще за наличный расчет две бутылки водки. Сложив все в небольшой чемоданчик, двинулся прямиком через широкий Волхов к деревне Юшково, поймал на тракте попутную машину и в четыре часа дня был дома. Первым встретил меня барбос Полкан. Он бросился с визгом ко мне, подпрыгнув, лизнул в лицо и залаял, вызывая хозяев.
Открыла дверь мама, одетая в мужскую ватную фуфайку, за ней появилась жена, Сашуня. Я обнял их и расцеловал в мокрые от слез лица.
Мама спросила:
– Ты вчера кружился над домом? Шура говорит, что это был ты, она узнала тебя по голосу, когда ты закричал.
– Я, мама...
Она перекрестилась и каким-то неожиданно звонким, молодым голосом торопливо произнесла:
– И слава Богу. Живой... Пойдемте скорее в избу, а то Шурочка плохо себя чувствует, как бы не простыла. И отец скоро вернется, пошел к военным в контору, ему должны дать немного продуктов за работу. Он им все печи и трубы переложил. У нас с продуктами совсем худо. Есть, правда, немного картошки да бочонок огурцов, расходуем понемножку, лишь бы зиму пережить.
– Переживем, мама, все переживем.
Новый год мы встретили в узком семейном кругу, не дожидаясь двенадцати часов ночи. К концу ужина от счастья, выпитой водки я совсем обессилел. Мою усталость заметила мама, ласково, как бывало в детстве, сказала:
– Ухайдакала тебя, сынок, эта проклятая война. Ты хотя бы летал потише, а то вчера прогрохотал над крышей, чуть весь дом не свалил. Я думала, труба рассыплется.
– Нельзя, мама, на войне летать иначе. А труба - что? Свой печник в хате, новую поставит, - отшутился я, выбираясь из-за стола.