Во имя Ленинграда
Шрифт:
Кузнецов и Бакиров, как будто заколдованные от сплошного зенитного огня, словно не ведая смертельной опасности, завершали разворот в нашу сторону. Они все еще не видели нас... Скорей, скорей, нужно обнаружить цель. Вот, кажется, и она! Впереди правее нас, на маленькой лесной полянке, три больших черных пятна - позиция артбатареи... Сильно жму на кнопку передатчика и буквально кричу:
– Ласточки, справа впереди цель, атакуем!
Через пару секунд ответил Агуреев:
– Вижу, атакую!
От Цыганова ответа нет. Смотрю на его пару, она летит в пологом снижении, нацеливаясь на черное пятно, - понял, цель видит.
На выходе слышу, наконец, голос Кузнецова:
– "Тридцать третий", вас вижу, атакую, севернее цели шестерка "худых" (так называли "мессеров").
– Понял. Всем сбор! - передал я команду и, правым разворотом выйдя на лесной массив, встал в круг для сбора.
Замысел второго удара оправдался. 36 снарядов по трем орудийным дворикам, не считая пулеметного огня, - порция солидная. Я взглянул в сторону артпозиции, там в дыму и огне взрывался боезапас. Но повторить атаку не пришлось: завязался бой с "мессерами". На малой высоте на встречных курсах мы отбили несколько их атак. Вдруг "мессеры" прекратили бой и пошли в сторону Погостья. Прослушивая эфир, я понял, что там наносят удар наши штурмовики. Воспользовавшись новой обстановкой, мы избежали преследования и, главное, без потерь вернулись домой.
После посадки, рапортуя о выполнении задания, Кузнецов с виноватым видом сказал:
– Товарищ командир, успех успехом, да вот оба самолета придется ставить в ремонт - дырок много.
– Ничего, Толя, это четверть беды, я боялся, что не встречу тебя больше... Иди в землянку, отдохни, сегодня с тебя хватит.
Перед докладом о выполнении боевого задания решил осмотреть поврежденные самолеты. Да, дырок фашисты наковыряли порядочно, а "ишачок" Кузнецова был в таком состоянии, что техник ужаснулся: "На чем только долетел летчик?" Рули поворота и высоты разбиты, элероны повреждены, козырек кабины еле держится, в маслобаке дыра, винт пробит, плоскости - как решето. Этой машине ремонт предстоит большой. Но техник Николай Акимов уверенно доложил:
– Товарищ командир! Не беспокойтесь, к утру самолет будет в строю.
После доклада командиру полка я сделал детальный разбор нашей работы в эскадрилье и дал высокую оценку ведущим звеньев и пар, умеющим цепко держаться в строю и летать на предельно малой высоте. Но особой оценки заслужили Кузнецов и Бакиров - штурман и старший летчик. Это они на пределе крайнего риска обеспечили выполнение боевой задачи.
Два вылета, в которых я участвовал, показали, что эскадрилья имеет хорошие боевые возможности. Если тщательно готовить каждый вылет, успех обеспечен.
Заканчивая разбор, спросил:
– Какие будут вопросы?
Единственный вопрос задал мне старший лейтенант Владимир Петров:
– Товарищ командир, будут ли поставлены радиостанции и на наших самолетах?
Вместо ответа я предоставил слово инженеру Яровому. Тот
– Товарищи летчики, мы скомплектовали РСИУ-3 на все самолеты и за двое суток установим. Удивлен и рад, что вы, наконец, будете ими пользоваться.
Во второй половине дня погода резко ухудшилась и боевых вылетов не было. После обеда ко мне на КП зашел капитан Агуреев и спокойно передал рапорт на имя командира полка о переводе его в другую эскадрилью.
Я велел дежурному телефонисту пригласить на КП "управляющую четверку": комиссара, адъютанта, инженера и секретаря парторганизации. Когда все собрались, прочитал рапорт Агуреева и написал на нем: "Командиру полка. Сожалею, но не возражаю".
Вернул рапорт Агурееву и спросил:
– Может быть, еще кто-нибудь из присутствующих желает перейти в другую эскадрилью? Извольте сегодня же подать рапорт.
Поднялся комиссар и заявил, что он свое желание изложит лично комиссару полка, но работать будет так, как требует служебный долг. За ним поднялся молчавший до этого Петр Кожанов и взволновано заявил:
– Я вчера и сегодня беседовал со многими летчиками и техниками, с коммунистами и комсомольцами и как секретарь парторганизации сделал вывод, что командование не ошиблось в назначении нового командира. А два боевых вылета на штурмовку, в которых я участвовал, наглядно показали, как нужно готовиться к боевым заданиям. С сентября 1941 года я не помню подобного случая, и вот результат: сегодня мы не имели никаких потерь ни в летчиках, ни в самолетах.
Он обвел глазами присутствующих и, переводя дыхание, выпалил:
– Товарищи командир и комиссар, я вынужден собрать внеочередное заседание партбюро, чтобы заслушать коммуниста Агуреева. Его рапорт об уходе из эскадрильи в такое время я расцениваю... я расцениваю, как... - Кожанов словно поперхнулся острым словом, но взял себя в руки и закончил: - Что скажет на это комиссар?
Комиссар ответил, что это было и остается правом партбюро.
Агуреева ожидала основательная проработка, но я понимал, что даже самые хорошие советы близких и друзей сейчас ему не помогут. Нужно какое-то время, чтобы улеглась обида на начальство, незаслуженно задержавшее его продвижение по службе. Поэтому я посоветовал Кожанову не собирать партийное бюро, а провести через неделю открытое партийное собрание и поговорить о роли коммунистов в повышении боеспособности эскадрильи.
– А пока что необходимо изучить причины неудачных боев за последние месяцы, обдумать мероприятия, которые повысят активность каждого летчика и эскадрильи в целом. С докладом на собрании придется выступить мне. Если с таким предложением присутствующие согласны, я доложу командиру и комиссару полка. А пока, не теряя времени, будем готовиться к завтрашнему дню, но не так, как готовился к дуэли пушкинский Ленский.
– А как он готовился? - спросил адъютант Пахомов.
– По-моему, плохо, товарищ Пахомов. Вспомните кусочек из монолога Ленского: "...паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она..." Дело в том, что сегодня один из летчиков нашей эскадрильи попросил, чтобы ему дали сто граммов водки в обед, боялся, что ему до ужина не дожить. Хотя он сделал всего один вылет на штурмовку и вернулся без единой пробоины в самолете. Значит, и у нас есть Ленские, а их не должно быть.