Во имя Мати, Дочи и Святой души
Шрифт:
Сдерживаясь, чтобы при Свами не побежать к нему, Клава подошла, кивнула почти сурово:
– Пошли.
Витёк тоже ничего не позволил себе на глазах у Свами. Подошел без робости – но не нахально. Ручку только не поцеловал.
– Этот? Сколько же тебе лет, братец?
– Двадцать два.
– В армии отслужил?
– Отслужил.
– Где?
– Десант. Чечня.
– Работаешь?
– Не мама же кормит.
– Кем?
– В охре.
– Первый раз меня слушал?
– Первый.
– И
– Да вот – сразу. Мы в десанте решаем – сразу.
– А в церкви крещен?
– Не.
– Чего ж?
– Тягомотина одна. А у тебя – понятно. Любовь – она и есть любовь. Прямая. Я знаю, в Чечне был. Без этой тесноты людской – нельзя. Раненый был три дня засыпан в подвале. И сестричка. Пить хотелось – больше чем жить. Говорю ей: а если кровь стакашку нацедить – дашь? Дам, говорит. Едва удержал. Потому что чувствую: не пошла бы кровь, не вино все-таки. Не прохладила бы. Липкая. Но запомнил, как девочка рванулась бритву искать.
Свами смотрела серьезно. Проникала иссиним своим взгядом. Но и Витёк смотрел в ответ спокойно, глаз не прятал.
– Интересно говоришь, братец. Целование ты ведь не принял у меня и печать? Я бы запомнила.
– Нет, не подошел.
– А чего ж?
– Не знаю. Думал, для своих это.
– Значит, не понял ты. Печать и целование вперед всех для невров… для неверных, которых надо из тьмы к свету привести. Ну так – на!
Они были почти одного роста, только Витёк шире раза в два. Свами не пришлось тянуться, она глубоко и долго поцеловала его в губы, нашла рукой его ладонь, положила себе на назначенное место, а другой ладонью накрыла симметрично его.
Клава рада была, что Мати Божа воплощенная приняла Витька сразу и без вопросов, но все-таки обряд показался ей слишком затянувшимся.
Наконец Свами отняла губы, сняла свою печать, освободила другой рукой ладонь Витька, но тот забыл убрать свою печатку, а Свами не напоминала.
– Так что же ты хочешь? Ты где живешь?
– С матерью в комнате.
– А жена?
– Ну вот еще! Не к спеху.
– Я бы тебя взяла, нам тоже охрана нужна. Вокрестись только сначала. У нас только семейно в корабле.
– Окреститься, конечно, хорошо, но еще и жить надо. Мне там платят три лимона.
А печатка всё лежит, и Свами словно забыла!
– Я тебе заплачу. Только зачем тебе столько? У нас в корабле всё общее: деньги и не нужны совсем.
– Ну, я не такой. Мне пройтись надо. Я после подвала засыпанного не могу долго под одной крышей.
– У нас по городу ладей много. Квартир. В одной поживешь, в другой. А фрукты и лимоны получать будешь по надобности.
– Договорились, богиня.
– Зови меня Свами. Сладкая Свами.
– Идет, Свами. Сладкая. Сейчас и начнем?
– Сегодня на ночь.
Свами там и не сняла его печатку с себя – отступила на шаг, и рука Витька повисла в воздухе.
– Возьми, сестричка Калерия, в автобус нового брата, – приказала Свами.
– Радуюсь и повинуюсь, сладкая Свами!
В автобусе они уселись рядом. Клава – к окну. Витёк как само собой разумеющее, наложил свою печать теперь и на нее. Пусть после Свами – все равно та уже большая и гладь на треугольничке у нее не своя, а бритая.
Клава испугалась такой мысли: ведь Госпожа Божа насквозь видит все мысли, и накажет за то, что Клава осмелилась подумать, что у Свами гладь на середке не своя…
Все-таки Клава хотела спросить:
«Чего ж у Свами так долго держал? Она же Мати, а не сестра».
Но не спросила: раз Свами попустила, значит правильно. Дела Свами не обсуждают. Ведь через нее сама Мати Божа являет волю Свою.
17
Робея, ввела Клава Витька в корабль. Теперь она оглядывала жилище Сестричества словно бы его глазами – и оно показалось ей убогим.
Витёк заглянул в спальню весталок, удивился:
– И вы здесь вповалку? Мы в казармах лучше спали – когда не в окопах. Где же я тебя трахать буду? Если вы здесь все в ряд, как шпроты, выложены, можно и промахнуться. Ну ладно, присмотрим хорошо оборудованную позицию.
Зато общее облегчение одобрил:
– Я тоже за открытое общество. Всегда встанешь, если нужно – хоть на Невском. Кому интересно – пожалуйста. И на войне с этим совсем просто.
Молельня позабавила:
– Бабьи святые – это здорово! Вот бы батюшка увидал, который у нас крестил полвзвода!
Клава никогда бы так не могла насмешничать и не хотела. Но Витьку было можно. Он – другой, и Госпожа Божа, конечно, ему простит в своей милости безбрежной. На то и простительница.
В молельне было почти пусто – только в дальнем углу усердствовали три сестры – клали поклоны, взывали к Госпоже Боже.
О новом брате, конечно, наслышаны все – вести в корабле разносятся, как огонь в сенном сарае – но усердные сестры как бы не обращали внимания на вошедших, зная об особой милости самой Свами. Хотя Витёк выделялся своем пятнистым комбинезоном как одинокий дуб на ромашковом лугу.
– Ты наверх посмотри! Она-Они всё видит!
Отвлекая Витька, Клава подошла к ларцу, стоящему у передней стены, который она приметила, когда вокрещали важную доцентку. Тогда именно отсюда Свами вынула синий флакон с маслом для пожара и покаяния.
После собственного пожара, жалейка у Клавы уже почти отпухла, но Клава помнила слова Свами: даже крошечный мизинчик не проскочит! Что и требовалось организовать. Клава быстро подмазала себе самое нежное место и поставила флакон обратно. Синенький-синий флакончик…