Во имя справедливости

Катценбах Джон

— Вам приходилось до этого защищать убийц?

— Да, пару раз.

— Этим убийцам тоже грозил электрический стул?

— Нет. Это были, так сказать, бытовые драмы. Ну представьте себе, поссорились муж с женой. У одного кончились доводы, и в дело пошел пистолет, — рассмеялся адвокат. — Речь шла о непреднамеренных убийствах. В самых неприятных случаях — об убийствах без отягчающих обстоятельств. Кроме того, мне часто приходится участвовать в делах, касающихся гибели в автомобильных катастрофах. Ну, например, сын сотрудника местной администрации напился и на полном ходу врезался в другую машину. Все, кто в ней был, погибли… Впрочем, между защитой пешехода, перешедшего улицу

на красный свет, и защитой убийцы, в сущности, мало разницы. В обоих случаях нужно просто честно выполнить свой долг.

— Вот оно как… — пробормотал строчивший в блокноте Кауэрт, стараясь не смотреть в глаза адвокату. — Расскажите же мне, как вы защищали Фергюсона.

— А что там рассказывать? Я потребовал перенести рассмотрение дела в другой город, но мое требование отклонили. Я потребовал, чтобы признание Фергюсона сочли недействительным, но мое требование отклонили. Я сказал Фергюсону: «Ты должен раскаяться и во всем признаться. Тогда тебя не казнят, а просто приговорят к двадцати пяти годам тюрьмы без права амнистии. Когда выйдешь, поживешь чуть-чуть на свободе». А он ни в какую, упрямый. И всем своим видом показывал, как он всех тут презирает. Он все время повторял: «Я этого не делал». А мне-то что оставалось делать? Я попытался добиться такого состава присяжных, который отнесся бы к Фергюсону беспристрастно. Как бы не так! Я твердил о презумпции невиновности, пока не посинел. В конечном счете мы проиграли дело. Ну и что тут рассказывать?

— Почему вы не вызвали в суд бабушку Фергюсона, которая может подтвердить его алиби?

— Ей бы все равно никто не поверил. Вы разговаривали с этой старой перечницей? Ей хоть какие улики предъяви, все равно будет стоять на том, что ее обожаемый внучек — ходячее совершенство — и мухи не обидит. При этом никто, кроме нее, так не думает. Если бы она появилась в суде и начала нести свой бред, было бы только хуже.

— Честно говоря, трудно представить себе что-то хуже случившегося.

— Это нам только теперь понятно, мистер Кауэрт.

— А если она говорит правду?

— Повторяю: ей никто бы не поверил.

— А как насчет машины Фергюсона?

— Это вообще ни в какие ворота не лезет. Эта слабоумная учительница сама призналась в том, что как следует не разглядела цвет его машины. Прямо в суде. А присяжные и ухом не повели.

— А вы знали, что, прежде чем показать ей фотографию машины, полицейские сказали, что Фергюсон уже во всем признался?

— Что?! Нет, такого она мне не говорила!

— А мне сказала.

— Вот это да!

Адвокат налил себе еще бурбона и жадно прильнул губами к стакану.

«Бедный, бедный Фергюсон!» — подумал Кауэрт, наблюдая за адвокатом.

— А как насчет группы крови?

— Тип — ноль. Резус-фактор положительный. Такая кровь у доброй половины мужского населения этого округа. Можете не сомневаться. Я провел перекрестный допрос судебных экспертов и спросил их, почему они не определили ферментную основу крови, не провели генетический скрининг или не сделали каких-нибудь других надежных анализов такого рода. Разумеется, я заранее знал, что мне ответят. Ведь они определили ту же группу крови, что и у Фергюсона. Чего же еще было нужно? Зачем им нужны были другие анализы, способные поставить личность убийцы под сомнение? А тут еще сам Фергюсон сидел на суде с видом разоблаченного подлого преступника…

— А его признание?

— Его не должны были учитывать. Я думаю, Фергюсона били, пока он во всем не признался. Но даже такое признание нельзя просто так разорвать и выкинуть. Присяжным оставалось только верить собственным словам Фергюсона. Они спрашивали его: «Вы делали это? Вы

делали то?» — а он все время отвечал им: «Да. Да. Да». Что я мог поделать?! Но я старался! Я старался изо всех сил! Я твердил о презумпции невиновности. Я твердил об отсутствии прямых улик. Я спрашивал присяжных: «Где орудие убийства? Где улики, которые прямо показывают на Фергюсона?» Я объяснил им, что нельзя совершить убийство и остаться совершенно незапятнанным. А на Фергюсоне не было ни пятнышка. Я повторял это до умопомрачения. Уверяю вас, я сделал все, что было в человеческих силах. Но все напрасно. Я смотрел на присяжных и прекрасно понимал, что им плевать на мои слова. Их интересовало только его признание — эта бумага с его же собственными словами. Он сам посадил себя на электрический стул, как на стульчак унитаза. Все в Пачуле были шокированы убийством девочки, и им ужасно хотелось поскорее отомстить убийце, постараться забыть об этом ужасе и жить дальше так, как они жили раньше. Во всей Пачуле не нашлось бы и двух человек, которые пожелали бы заступиться за Фергюсона. И что-то было в его поведении отталкивающее. Его не любили даже другие чернокожие… Нет, я не хочу сказать, что о предрассудках не может идти и речи, но…

— В число присяжных входили одни белые. Вы что, не могли найти ни одного подходящего негра?

— Я находил, снова и снова. Но обвинение каждый раз пользовалось своим правом и отклоняло их кандидатуры.

— И вы не протестовали?

— Протестовал. Но мои протесты все время отклонялись. Хотя их и заносили в протокол. Может, это обстоятельство поможет при апелляции?

— И вас все это совершенно не беспокоит?

— В каком смысле?

— Из ваших собственных слов следует, что суд над Фергюсоном был необъективным и, возможно, Фергюсон ни в чем не виноват. И при этом он сидит сейчас в камере смертников.

— Даже не знаю, — пожал плечами адвокат. — Суд? Да, суд был паршивым. А насчет невиновности я не знаю. Он же сам во всем признался!

— Но вы же сказали, что признание у него могли вынудить побоями!

— Да, но…

— Что?

— Может, у меня старомодные взгляды, но мне кажется, что невиновного человека ни за что не заставить себя оговорить.

— Однако, — ледяным тоном проговорил Кауэрт, — судебная практика полна примеров вынужденных и подтасованных признаний, не так ли?

— Ну да.

— Таких примеров сотни. Даже тысячи.

— Конечно. — Адвокат опустил глаза и покраснел. — Но теперь, когда делом Фергюсона занимается Рой Блэк и вы тут появились… Может, вы и напишете что-нибудь такое, что станет хорошей встряской для здешнего судьи и даже привлечет к себе внимание губернатора штата. Может, все и прояснится?

— Думаете, прояснится? Не исключено. Бывают же судебные ошибки. Но они всплывают только со временем.

— Хорошо бы достаточно быстро, чтобы спасти невиновного человека от электрического стула.

— Хорошо бы…

«Да ведь ты же сам посадил Фергюсона на электрический стул! — подумал Кауэрт. — Тебя же больше волнует, кто с тобой здоровается на улице, чем человеческая жизнь!»

Адвокат ерзал на стуле. В его стакане с бурбоном позванивали кубики льда.

Ночь опустилась над Пачулой. Казалось, городок канул в черную бездну. Кауэрт медленно шел по улице сквозь пятна света от немногочисленных уличных фонарей и редких, еще не погашенных витрин магазинов. Освещения было так мало, что оно казалось призрачным, словно с наступлением ночи Пачула превращалась в царство тьмы. Было свежо, как за городом. Тишина стояла такая, что, казалось, ее можно пощупать руками. Звук шагов Кауэрта далеко разносился в этой тишине.