Во мрачной тьме
Шрифт:
– Все, что касается угрозы Хаоса, засекречено, и поверь, тому были весомые причины.
– Охотно верю. Но ты так и не понял, о чем я говорю. А говорю я о том, что если людям нечего терять, они не будут хранить верность.
– Они об этом не знают. Подавляющее большинство жителей улья за всю жизнь не покидает даже своего сектора. Им постоянно внушают, что они живут лучшей жизнью из возможных, и что лишь милостью Императора они имеют то немногое, что имеют.
– Организм не обманешь. Мы чувствуем присутствие вредных примесей в окружающей среде, чувствуем полезные вещества в пище и страдаем от боли, если внутри тела начинаются разрушительные процессы. Благодаря генетически заложенным шаблонам мы с первого взгляда можем распознать наличие у другого человека
Владислав замолчал, только сверлил Германа пронзительным взглядом. Тот, хотя и знал об отсутствии у новичка псайкерских сил, рефлекторно обновил защитный панцирь воли и веры, защищающий разум. Бросив взгляд на инквизитора, дознаватель заметил, что Тор не собирается вмешиваться, а наоборот, с неподдельным интересом следит за спором.
– Самое страшное то, что у них нет надежды. Лучшее, на что они могут надеяться – сохранить свое место, и не быть направленными на более низкие уровни улья или в штрафные батальоны Гвардии. Знаешь, Герман, есть два способа заставить человека что-то сделать. Первый – пригрозить ему наказанием, если дело не будет сделано. Второй – пообещать что-то хорошее, если дело будет сделано. И как-то так сложилось, что вы в Империуме повсеместно используете первый способ, начисто забыв про второй.
– Ты судишь обо всем Империуме по единственной увиденной планете? – скептически заметил Герман.
– Я сужу по единственной планете, которая, с твоих же слов, является типичным миром-ульем. «Увидел один – увидел все». Твои слова, помнишь? Также я сужу по «Таласе Прайм», где большая часть команды такие же бесправные и жалкие существа, как и жители ульев. Я сужу по летописям, которые читал, и судя по ним, примерно из сорока конфликтов, в которых участвует Империум, только один будет против ксеносов. Остальные – подавление бунтов. Я сужу по себе, ведь рекрутируя меня в свиту, господин инквизитор не пообещал мне ничего, кроме сохранения жизни. Я не такой умный как ты, конечно, но не считай меня идиотом. Жизнь людей в Империуме может различаться в плане технологического развития конкретного мира или нюансов местных обычаев, согласен. Но суть везде одна и та же. Допустим, еретики виновны в том, что ударились в ересь. Но Империум виновен в том, что не сделал ничего, чтобы удержать их.
– И к чему эта обличительная речь? Я не успеваю следить за твоей мыслью, ты перескакиваешь с одного на другое.
– Если отбросить философию, и сосредоточиться на делах текущих, то скажу так: ересь на Рисле-IV была практически неизбежна в силу сложившихся социальных условий. И также неизбежно ее повторение. Через десять лет или через сто – прогноза не дам, но восстание забурлит вновь, и в следующий раз меня рядом может не оказаться, чтобы случайно заглянуть не в тот бордель. Мы уничтожили лидеров, мы зачистили основную массу культа, но не устранили причины, по которым этот культ возник. Все равно, что лечить симптомы, игнорируя саму болезнь.
– Твои предложения? Предлагаешь взять и сломать складывавшуюся тысячелетиями систему? Это приведет к потрясениям не менее страшным, чем самое разрушительное восстание. Как часто говорят техножрецы, «если работает – не трогай».
– Я ничего предлагаю. Предлагать будешь ты, потому что это у тебя тут полномочия и вес, а не у смертника с отсрочкой. Я лишь обозначаю тебе проблему, с которой ты будешь работать, а ты будешь
Вертер встал из-за стола и с кружкой подошел к иллюминатору, занимавшему почти всю стену каюты. «Таласа Прайм» висела на высокой орбите, и планета почти не заслоняла обзор, открывая вид на открытый космос.
– Я много слышал разговоров о том, что человечество обладает священным правом владеть галактикой. Опуская сакральные тонкости, я с этим согласен. Я также не спорю с тем, что любая разумная ксенораса должна быть уничтожена. Но знаешь… - Владислав отхлебнул рекафа и помолчал, формируя мысль. – Когда я осознал, что переместился во времени далеко вперед, то сначала даже обрадовался. Ведь я всю жизнь прожил с убеждением, что человечество будет вечно стремиться к все новым и новым вершинам, лишь периодически сбавляя темп, чтобы осмыслить произошедшие изменения. Я ожидал увидеть торжество человеческого гения и воли над материей, и опасался, что буду глупо выглядеть на фоне потомков со своими примитивными представлениями. Но объясни мне, как так случилось, что в Империуме, этом величайшем институте человеческого общества за всю историю нашего вида, сам человек оказался низведен до нижайшей по значимости ступени? Скажи мне – как?! Потому что я не верю, что Император хотел для вас такой судьбы! Он мечтал о возвышении, мечтал, чтобы гордые люди властвовали над звездами без страха! – Владислав почти кричал.
– Откуда ты знаешь, что хотел Император?! – у Германа тоже не осталось сил терпеть.
– Я верю в это! И я вижу, во что вы превратили его мечту…можешь казнить меня на месте за то, что я сейчас скажу, но лучше бы Хорус сжег вас всех к херам, чем докатиться до такого.
Право слово, будь у Германа при себе оружие, он бы так и поступил. Но посох и меч остались в каюте, а вспыхнувшая было в ладони молния сырой психической энергии тут же погасла под пристальным взглядом инквизитора. Тогда дознаватель вскочил из-за стола, подошел к Владиславу и, схватив за плечо, рывком развернул к себе.
И чуть было не отпрянул.
За свою жизнь Герман видел много страданий. Начиная с товарищей по несчастью, разбивавших головы о стены тесной камеры Черного Корабля, и заканчивая людьми, перевариваемыми заживо пиявками-абсорберами. Но никогда, ни до, ни после, он не встречал большей боли, чем наполнявшая глаза аколита Вертера. Не только смотреть на это, но даже находиться радом, даже дышать псайкеру было невыносимо, потому что Владислав словно оплакивал каждую человеческую душу, рождавшуюся за тысячи лет на миллионах миров.
– Ты! Жалеешь нас?!
– взревел дознаватель, хватая аколита за грудки. – Винишь нас в том, что мы не такие, как тебе хотелось бы?! Да кем ты себя возомнил?!
– Я то, чем вы были! – Вертер в долгу не остался. – И я в ужасе от того, чем вы стали!
– Достаточно.
Голос Тора, усиленный психическим импульсом, прорезал пространство ледяной вспышкой. Герман и Владислав, словно получив на голову по ведру холодной воды, выпустили друг друга и отступили на шаг. Обоих жег стыд за эту вспышку, допущенную лишь из-за сильнейшего переутомления, но каждый высказал именно то, что думал.
– Отвечая на твой вопрос, аколит Вертер, - продолжил Тор, не меняя спокойного тона, - да, ты совершенно прав. Я даже приукрашу действительность, если назову Империум гниющим заживо колоссом, слишком огромным чтобы просто умереть, но не способным действовать как единое целое. Но верно также и то, что эта полуразложившаяся куча дерьма – лучшее, что у нас есть. Не потому, что Империум в нынешнем своем виде хорош, а потому что любые иные альтернативы просто ужасны.
– Я уже увидел, против чего вы ведете свою войну, инквизитор, - хрипло ответил Владислав. – И признаю, что против таких врагов все средства будут хороши. Но ответьте мне честно – в этой галактике еще осталось хоть что-нибудь, за что можно сражаться?