Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
Шрифт:
У столовой в этот час собираются все, кто свободен и кто способен ходить. В том числе и те, кто писем не ждет. Это как ритуал. Андрей тоже иногда приходит сюда. Просто приходит — и все. Или есть что-то в этом болезненном и неосознанном ожидании: а вдруг?..
Наверное, что-то есть.
Холодно, мороз под сорок. Зеки в ожидании почтаря прыгают на месте, толкаются, согреваясь, стучат деревянными колодками, и пар колышется над живой серой массой, и в эти минуты всеобщего ожидания нет тут ни блатных, ни «чертей», ни «мужиков» — все равны, и не услышишь в этот святой час привычной ругани, и любой «черт» имеет право толкнуть хотя бы и самого Бороду.
— Воронцов, третий барак!
Андрей услышал свою фамилию, однако ему и в голову не пришло, что выкликают именно его, и он еще подумал, вскользь так подумал, что
— Воронцов, Племянник! — снова крикнул почтарь, оглядываясь поверх голов.
Нет, Андрей не рванулся вперед со счастливой и заискивающей улыбкой на лице, как это делают другие. Он с достоинством подошел к почтарю и протянул руку. Почтарь нагнулся и подал ему письмо.
Андрей неспешно, с прежним достоинством отошел. Л у самого в горле застрял комок, стучало в висках, в затылке, буквы прыгали и плыли, не складываясь в слова, так что он не сразу и понял даже, что письмо из Койвы.
«Здравствуй, Андрей.
Что же это ты такое натворил, парень, голова твоя пять раз садовая, что тебя посадили в тюрьму? А мыто ждали, ждали от тебя весточки, да не дождались вот. Спасибо, нашелся хороший человек, он в милиции служит, через него и узнали, где ты находишься. Оно, видно, и впрямь, чему быть, того не миновать. Так старые люди говорят. Да уж что там много рассуждать, делу-то все равно не поможешь. А сестра, Валентина Ивановна, совсем засовестилась. С какими, говорит, глазами на могилу к твоей матери теперь идти, если парня обещали поберечь, а не сберегли вот. Это она, видишь ты, такое обещание покойнице-то дала. Ты, Андрюха, отпиши, как и что у тебя, можно ли посылку собрать, и вообще. Учителку твою тут встретил, так уж не сказал ей, где ты ныне обретаешься. Очень она о тебе и твоей покойной матери отзывается, вот и не стал ее расстраивать. Выходит так, что скоро уже твое наказание кончится, так ты прямо к нам и приезжай, стало быть. Денег на дорогу мы пришлем, не волнуйся. А тут вместе-то все и обсудим, и поглядим, что делать и как быть дальше. Да оно и думать-то особо нечего, жить надо, я так тебе скажу. Не забывай, паря, что могила твоей матери здесь…»
Потеплело на душе Андрея, когда он прочитал письмо, хотя никем ведь не приходились ему ни Алексей Григорьевич, ни Валентина Ивановна. Совсем чужие люди, а йог разыскали его, да еще в колонии.
Он ответил им, дал слово, что обязательно приедет, но сначала все-таки съездит в Ленинград. А посылка ему не нужна, ему всего хватает. И деньги на дорогу не нужны — выдадут при освобождении.
Как и положено, он сдал свое письмо, а на другой день его вызвал «кум» и начал допытываться, кто такой Алексей Григорьевич и почему Андрей отказался от посылки.
— Это хозяева. Мы с матерью жили у них, — забыв, что в его деле даже не упоминается Койва, ответил Андрей.
— Какие хозяева, если вы жили в Южноуральске! А это… — «кум» взглянул на письмо, — Койва. Что за Койва?
— Город.
— Темнишь, Воронцов. У меня такие штучки не проходят.
— Мы потом в Южноуральске жили, а сначала в Койве, — сказал Андрей, не сообразив, что если мать похоронена в Койве, то как же они потом могли жить в Южноуральске.
Однако не сообразил этого и «кум». Но его профессиональная подозрительность не успокоилась. Он почуял неладное сразу, как только на имя Андрея пришло письмо. Почему, задался он вопросом, раньше писем не было, а перед освобождением пришло? О какой посылке идет речь? Не бывало в практике «кума», чтобы зек, хотя бы блатной или приблатненный, отказывался от посылки. Тут явно что-то не так. Письмо ведь может быть и зашифрованным. Но, с другой стороны, не его, в общем-то, дело, если связь с Воронцовым, который близок с блатными, кто-то налаживает на потом, на будущее то есть. Стоит ли копать, искать скрытый смысл в этих «учителках», «могилках», которые явно означают совсем иное, стоит ли начинать расследование, если его, «кума», это непосредственно не касается?.. Его дело — зона, а что творится за зоной, ему наплевать. Там пусть работают другие, кому положено.
— Ну что, Воронцов, будем говорить правду или я арестую твое письмецо до выяснения?
— Арестовывайте, гражданин начальник, — махнул Андрей рукой. — Мне все равно.
— Но хозяин-то
— Напишу с воли.
— На волю еще выйти надо.
— Выйду, скоро уже «звонок».
— А «довеска» [36] не боишься?
— Не за что вроде.
— Это-то всегда найти можно, — сказал, ухмыляясь, «кум», — Организуем заявленьице, что грабишь мужичков, посылки отбираешь, вот тебе и замечательный «довесочек»! — Он даже рассмеялся. — Как сам-то думаешь?
36
«Довесок» — дополнительный срок за преступление, совершенное в местах лишения свободы.
— Вам виднее, гражданин начальник. Я никого не грабил и ни у кого посылок не отбирал. — Разумеется, Андрей отлично знал, что организовывают, если это нужно начальству, и такие дела. Находятся смелые мужики, пишут заявления по наущению того же начальства, а потом, идиоты, жестоко расплачиваются за свою смелость.
— Черт с тобой, Воронцов, — сказал «кум», подумав— Выходи на волю, все равно долго не нагуляешь. А вот письмецо твое я все же на всякий случай попридержу у себя. Освобождаться будешь — верну. И тебе спокойнее, и мне. Если спросит хозяин, почему не ответил на писулю, скажешь, что не получал. — Он поверил письмо в руках. — Или лучше порвать? Порвем. — И он разорвал письмо на мелкие клочки и бросил в корзину. — Но ты все-таки темнишь, Воронцов. Забыл, ты же Племянник! — Вот тут «кум» впервые подумал, что в письме, полученном Андреем, ни разу не упомянуто слово «племянник», хотя было бы в духе блатных называть его именно так, а он — по всем правилам никуда не годной блатняцкой конспирации — должен был бы называть хозяина «дядей» — Ладно, иди, — разрешил он.
Вызов к «куму» не остался незамеченным, и блатные поинтересовались, зачем он вызывал Андрея. Разговор об этом велся вроде бы между прочим, за чайком, но походил на допрос, и Андрей почувствовал это. Впрочем, он не обиделся, не оскорбился, зная, на какие хитрости может пойти «кум», чтобы, не вызывая подозрений у зеков, поговорить с глазу на глаз со «своим» человеком. Правда, для этой цели «кум» обычно вызывает несколько человек, среди которых и «свой», — поди узнай, кто на самом деле стукач. Было однажды, «кум» перетаскал к себе весь барак, выясняя какую-то чепуху, однако блатные все равно вычислили стукача, жестоко избили его, а на другой же день его отправили по этапу в другое место. Но вряд ли это его спасло — со стукачами у блатных разговор короткий.
XIX
ВСЕ, что имеет начало, имеет и конец. Не Князем это придумано, но именно от Князя Андрей впервые услышал эту простую и вместе с тем всеобъемлющую мудрость.
Наступил и конец срока.
Накануне освобождения Андрея сфотографировали Он пожалел, что на паспорте, на первом в жизни паспорте, будет фотокарточка, на которой он острижен на голо. Потом его вызвал начальник колонии. Он вызывал для беседы всех или почти всех, кто освобождался. Конечно, начальник отнюдь не тешил себя надеждами, что его нравоучения помогли кому-нибудь вернуться «на путь истинный», да и возвращаться большинству было некуда, а все-таки считал своим долгом сказать несколько напутственных слов. А может, просто исправ но выполнял какие-то инструкции. Или делал это по наивности, часто свойственной людям, живущим среди изощренной хитрости и подлости. Это нечто вроде самосохранения. Бывает же, что среди мутного потока бежит себе чистая струя, не перемешиваясь с грязью. Бог знает, как это происходит, но бывает.
Андрей не слушал вовсе разумных наставлений начальника. Мысленно он был уже в завтрашнем дне, на свободе, и было ему абсолютно безразлично, что талдычит начальник. Лишь бы покороче, а то уши вянут.
От Штыря с Бородой Андрей получил наказ разыскать в Питере Евангелиста и передать ему, что Баламут ссучился, по всем данным, и нужно его «тряхануть».
— Евангелиста найдешь через Крольчиху, — уточнил Штырь. — Запомни адресок, только не записывай. От меня передашь привет. Она и приютит тебя на первое время, а там сам разберешься. Мирское ее имя, — Штырь ухмыльнулся, — Марья Денисовна. — Скажешь Евангелисту, что у нас с Бородой все в порядке. А Баламута, суку, пусть тащит на толковище, сильные против него подозрения. Усек?