Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
Шрифт:
Мать била его долго, жестоко била (не помню уже чем), а утром, уходя на работу, привязала бельевой веревкой к спинке кровати и повесила ему на грудь листок с надписью: «Я БАНДИТ». Меня и младшего брата она отвела в детский сад — в очаг, а старший так весь день и стоял, привязанный крепко к кровати.
Вечером мать отвязала его. Он, ни слова не сказав, сходил в уборную и лег спать, закрывшись с головой. Не знаю, плакал ли брат, а вот мать сидела, уронив голову на стол, и рыдала в голос. Мы с младшим братом, напуганные почти до смерти, еле-еле
Что же произошло в школе на самом деле? Что такого страшного могли сказать матери?.. Она была умная женщина и должна была понять, что брат защищал не себя, но честь отца и ее честь. В невиновность отца мать верила всегда. Дальняя наша родственница, навещавшая иногда мать в больнице перед смертью, рассказывала мне, что она очень больно переживала именно., этот случай и говорила, едва ли не накануне смерти: «Валерий так и не простил меня…»
Валерием звали старшего брата.
Как-то в разговоре с ним я вспомнил этот эпизод из далекого детства и спросил, правда ли, что он не простил мать, а он, нахмурившись, ответил, что ничего подобного не помнит.
А с того дня он замкнулся, что называется, «ушел в себя». Каждое слово из него нужно было выдирать. Случалось, он неделями ни с кем не разговаривал, что доводило мать до истерик. А он все равно молчал, молчал несмотря ни на что.
Исключили его из пятого класса, и в школу он так больше и не ходил. Возможно, сразу его и не приняли в другую школу: тогда ведь не было «всеобщего». Зиму с сорокового на сорок первый год он сидел дома — взаперти, потому что мать боялась за него, а там началась война. Как я теперь понимаю, брат был талантлив (у него несколько изобретений), но так и прожил с незаконченными пятью классами. Он пытался продолжить образование в вечерней школе, однако рано женился и ему было не до учебы.
В сорок седьмом мы вместе окончили ремесленное училище. Его направили в Вологду. Потом он строил Череповецкий металлургический завод, работал машинистом на железной дороге, сильно пил и умер в пятьдесят шесть лет, едва выйдя на пенсию. Последние годы, будучи уже совсем больным, брат работал слесарем, вот здесь-то и проявился его изобретательский талант. По-моему, очень одарен и его сын — художник. Но… Не знаю, где он и что с ним.
Мать умерла в сорок девятом. Брат не приехал навестить ее в больнице, хотя знал, что она умирает, и не был даже на похоронах. Лишь спустя много лет, когда и ему оставалось недолго жить, он сходил на могилу матери. Молча постоял и так же молча ушел.
Родина, что же ты сделала с нами?!
Мать лежит на Колпинском кладбище. Брат — в Кадуе. Это между Бабаевом и Череповцом. Где покоится отец — не имею понятия.
Пусть всем им земля будет пухом…
XIV
КОГДА началась война, Андрей жил в Колпине, там он проводил каникулы. Что такое настоящая война, ребята не понимали, а «финская» прошла как бы
Мгновенно родилась веселая песенка, которую мальчишки распевали себе в удовольствие:
Внимание! Внимание! На нас идёт Германия. С музыкой, с лопатами, С бабами горбатыми…В первых числах июля к Евгении Сергеевне (опять поздно вечером) пришел человек и предложил эвакуироваться.
— Эвакуироваться? — удивилась она. — Но все говорят, что война скоро кончится. И в газетах пишут, что у фашистов временные успехи.
— Разумеется, временные, — кивнул гость, — но лучше будет, если вы с сыном уедете пока из Ленинграда.
— Стоит ли? — усомнилась Евгения Сергеевна.
— Стоит.
— А вы кто?
— Не имеет значения, — сказал гость. — Допустим, друг вашего мужа.
— Не знаю, не знаю, что и делать. А про Васю вы не можете сказать ничего нового?
— К сожалению, я знаю не больше вашего. Будем надеяться на лучшее.
— И готовиться к худшему? — грустно усмехнулась Евгения Сергеевна.
— Что я могу вам на это ответить?.. Бог, как говорится, не выдаст. А вы собирайтесь и ждите меня. Я принесу необходимые документы.
— Бог, может, и не выдаст, — проговорила задумчиво Евгения Сергеевна. — Я подумаю, хорошо?
— Думать некогда. Да, где ваш сын?
— В Колпине, у родственников. Там поспокойнее,
все-таки за городом.
— Завтра же поезжайте за ним. И возьмите расчет на фабрике.
— А мне дадут расчет? — усомнилась Евгения Сергеевна, вспомнив о штампе в домовой книге.
— Дадут, — уверенно сказал мужчина.
— Ну, если вы друг Василия Павловича… А кто вы?.. Кажется, я знала всех друзей мужа.
— Значит, не всех, — улыбнулся он. — А мое имя вам ровным счетом ничего не скажет. Лучше, если вы и не будете его знать.
— Кому лучше?
— Всем. И мне, и вам. — Он собрался уходить, напомнив еще, чтобы завтра же Евгения Сергеевна привезла сына и не мешкая оформила расчет.
И тут она подумала об Анне Францевне.
— А нельзя вместе с нами эвакуировать соседку? Старая женщина, очень сердечная, добрая, нам мною помогает. Она совсем одинока, муж ее умер в тюрьме.
Мужчина с сомнением покачал головой, подумал и сказал:
— Сложно. Но попробуем. Обещать твердо не могу, уж извините.
Проводив гостя, Евгения Сергеевна пошла к Анне Францевне. Она видела свет под дверью ее комнаты и решила, что соседка не спит. Анна Францевна действительно не спала, она вообще ложилась далеко за полночь.
— К вам кто-то приходил? — полюбопытствовала она.
— Да. Приходил какой-то человек, назвался другом мужа и порекомендовал уехать из Ленинграда. Не знаю, как быть. Ехать некуда, а он говорит, что оставаться опасно.