Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Кутузов Евгений Николаевич

Смутно я всегда помнил, что, живя в Тавде, мы носили перешитые из военной формы вещи, что кто-то нам привозил дрова, то есть помогал нам. Побывав в А., я понял, кто это был…

Может быть, поэтому время от времени я и езжу в Тавду?

В тамошнем военкомате, кстати, не нашлось документов, подтверждающих, что отца призвали на фронт.

* * *

— Так вы считаете, что мне надо соглашаться? — с сомнением спросила Евгения Сергеевна.

— Это уж вы как хотите, я тут не советчик, — ответил Алексей Григорьевич. — А то хотите, я познакомлю вас с одним

человеком…

— Что за человек?

— Да ведь как вам сказать… В депо инженером работает. Сам-то он москвич, говорят, большим начальником был. Сидел в лагере, теперь на поселении. В этих делах он лучше нас с вами разбирается.

— А ему можно доверять?

— Вообще-то, чужая душа — потемки, — сказал Алексей Григорьевич, — но человек он уважаемый и людей понимает.

Евгения Сергеевна подумала и решила, что, доверяя ей, Алексей Григорьевич рискует больше, чем она, доверившись тому человеку. Для нее-то вполне естественно искать знакомств, совета и помощи, в том числе и среди таких людей, а вот у Алексея Григорьевича могут и спросить, почему он взял к себе в квартирантки жену «врага народа» и познакомил ее с неблагонадежным, поднадзорным человеком.

— Хорошо, — сказала она.

В тот же вечер Алексей Григорьевич повел ее знакомить. Она сразу узнала дом с мезонином: здесь жил Уваров. По правде говоря, она сначала испугалась и наивно подумала, не следят ли за нею. Вдруг Фатеев ведет какую-то свою игру, чтобы отличиться перед начальством, а она оказалась в Койве как раз кстати?.. Она, пожалуй, и понимала, что все это сущая ерунда, не более чем уже игра. ее воображения, что никому она не нужна, а иначе давно была бы в другом месте, однако страх был сильнее здравого смысла, да и возможно ли полагаться на здравый смысл, когда вокруг слишком многое делается именно вопреки ему…

— Кажись, дома, — удовлетворенно сказал Алексей Григорьевич. — Свет горит в его светелке.

А с другой стороны, лихорадочно размышляла Евгения Сергеевна, меня сюда привел Алексей Григорьевич, и никто не подозревает даже, что у меня есть письмо к Уварову (отчего-то простая мысль, что Фатеев мог догадаться о письме, а скорее всего и догадался, ей не пришла в голову, к тому же письмо-то было при ней), а они с Уваровым вместе работают, так что ничего особенного в том, что нас познакомят, нету. А если спросят, зачем я хотела познакомиться, можно объяснить, что не знала, кто такой Уваров, что просто хотела посоветоваться с умным человеком…

Они прошли через дворик, обогнув дом. Дверь была не заперта. В мезонин вела крутая лестница, а наверху была еще дверь, которая также оказалась открытой. Алексей Григорьевич без стука толкнул ее, и они вошли в крохотную комнатку, приспособленную под кухню. Проход в жилое помещение был завешен пестрой занавеской.

— Кто там? — спросил из-за занавески мужской голос.

— Свои, Кондратий Федорович, — отозвался Алексей Григорьевич. — К вам можно?

— Милости прошу.

В тесной с покатым потолком комнате сидел у стола над шахматной доской мужчина лет сорока пяти. Голова совсем белая, седая.

— А, Алексей Григорьевич! — проговорил он приветливо. — Рад видеть. Да с вами, кажется, гостья?

— Квартирантка

наша, я вам рассказывал про нее. Поговорить вот ей нужно.

— Это можно, отчего не поговорить, тем более с прекрасной дамой. — Уваров встал, пристально, подслеповато щурясь, посмотрел на Евгению Сергеевну. — Уваров Кондратий Федорович. Имечко, как видите, родители дали старорежимное.

— Евгения Сергеевна. Я кое-что о вас слышала.

— Вот как? — Он удивленно поднял брови, в глазах его появилась настороженность. — И от кого?

— Да от меня, — сказал Алексей Григорьевич. — У них такое дело…

— Ну, если только от вас!.. — Уваров улыбнулся. — Присаживайтесь, прошу. Вы, Евгения Сергеевна, на стул, а уж ты, Алексей Григорьевич, потрудись принести с кухни табуретку. — Он снова улыбнулся, но при этом глаза его оставались серьезными, внимательными и настороженными. Он улыбался как-то не глазами, а лицом.

Обстановка в светелке, как назвал жилье Уварова Алексей Григорьевич, была вполне спартанская. Узкая железная койка, заправленная серым байковым одеялом, — на нее хозяин и сел, — у изголовья койки — тумбочка, над которой висела самодельная полка с книгами, посреди комнаты стол, а над ним свисала голая, без абажура, лампочка. Зато на тумбочке красовалась бронзовая настольная лампа, стойка которой была отлита в виде обнаженной женщины с поднятыми руками. На ладонях она держала плафон.

Уваров перехватил взгляд Евгении Сергеевны.

— Тонкая работа, — сказал он. — Валялась у хозяев на чердаке. Жаль, что сломана. Так я слушаю вас.

А она не знала, с чего начать. То есть нужно было бы начать с письма, передать его Уварову, а после уже рассказывать обо всем остальном, но отдавать письмо в присутствии Алексея Григорьевича она не решалась, и пауза неловко затягивалась…

— Вы тут поговорите покуда, а мне по одному делу нужно сходить, — поднявшись с табуретки, сказал Алексей Григорьевич.

— А в шахматишки?

— После, я быстро.

Какой же он умница, подумала о нем Евгения Сергеевна. Ах, какой умница! И сколько же в нем такта…

— Сейчас сообразим чайку, — сказал Уваров, потирая руки. — Сахару, правда, у меня нет, и заварка отнюдь не цейлонская, а липовая, зато имеется в наличии сахарин. Вы пили когда-нибудь липовый чай?

— Не стоит. — Евгения Сергеевна вынула из сумочки письмо и протянула Уварову: — Это вам.

Он осторожно взял письмо, быстро прочитал и тотчас порвал на мелкие кусочки и вынес в кухню. Вернувшись, спросил:

— Как там Дмитрий поживает? Сеет разумное и вечное?

— Да, учительствует. Мой сын тоже у него учился.

— А вы, если я правильно понял…

— Мой муж арестован в тридцать седьмом.

— Тридцать седьмой, тридцать седьмой!.. Мы-то с Дмитрием раньше попали под эту облаву, потому и выжили. Пока. — Уваров усмехнулся горько. — На фронт вот все прошусь, искупить!.. Не берут. А как же!.. Вредителям нельзя доверить оружие. Нас еще не обзывали врагами народа, нас обзывали попроще — вредителями. Все-таки легче. Вредить можно и соседу, а враг народа — это уже все. — Он развел руками. — Впрочем, не обо мне речь. Какая вам нужна помощь? С жильем, кажется, вы устроились?