Во все Имперские ТОМ 12. Финал
Шрифт:
— Банки в Кунсткамеру, — приказал Чуйкин, — Батя желает, чтобы школьников водили глядеть на голову Крокодила и его братца. Дабы дети узрели МОЩЬ Либератора, спасителя Солнца и мира от Крокодила.
— Будет сделано, канцлер, — Палачевский вновь согнулся в три погибели.
Крики в крематории за стеной тем временем не затихали...
— Это у вас мертвецы так орут? — поинтересовался Чуйкин.
— Хе-хе, почти, — Палачевский захихикал, — Пока живые, но скоро станут мертвецами. Это бывшие офицеры Охранки, канцлер.
—
— Не все, — Палаческий развеселился еще больше, — Это бывшие члены оперативной группы по борьбе с радикальными масонами, канцлер. То есть те, кто боролись с нами. Их батя отказался брать на службу. Ублюдки просто сбежали, всей своей оперативной группой, вместе с семьями. Но мы их поймали, и теперь по приказу бати жжем их в крематории. Заживо, вместе с их женами, мужьями и детишками. Потому и кричат, суки. Они получают справедливое возмездие за свои дела!
Чуйкину показалось, что он действительно слышит за стенкой как будто детский плач...
— Офицеров всех расстрелять, — приказал Чуйкин, — А их семьи перевезти в «Кресты». Я потом с ними разберусь. А печь крематория — для мертвых, а не для живых.
— Эм, у меня приказ лично бати... — растерялся Палачевский.
— Я говорю голосом бати, забыл? — гаркнул Чуйкин, — Выполнять. Или сам отправишься в печь.
Палачевский молча отвесил поклон, на этот раз короткий и трусливый. Он поглядел на Чуйкина, как обиженный пес, у которого отняли вкусную косточку.
Чуйкин развернулся и, не прощаясь, вышел.
Оказавшись на улице, он прошел через двор центрального управления Охранки, весь заваленный изуродованными трупами — это все были «оппозиционеры», заподозренные в том, что плохо говорили про батю...
Тела лежали здесь штабелями.
Впрочем, они теперь и на улицах Питера лежали — многие умирали от голода, или от казачьей пули, батя только недавно подавил антигосударственный мятеж петербуржцев, а еще некоторые просто кончали с собой от нищеты и отчаяния...
И Чуйкин не видел никакого выхода из сложившейся ситуации. У него самого в кармане лежала смертельная таблетка, на случай, если до Либератора наконец дойдет, что Чуйкин саботирует его приказы.
Ибо попадать живым в лапы Палачевского Чуйкин не собирался.
Конец.
3 ::: Истинный АРИСТО
«Сын — это счастье,
Хотя бы на свете
Отца не застал он;
Не будет и камня
У края дороги,
Коль
«Речи Высокого», древнескандинавская поэма,
приписывается Одину
— Я объединюсь с Алёной Оборотнич, — ответил я сестре, — И вместе мы сразим Дьявола. Никто не устоит против союза двух богов.
— С Алёной? — Таня посмотрела на меня, как на безумца, — Братик, ты...
— Прости. Нет времени, — перебил я, — Если я умру — помни, что я тебя любил. И все, что я делал — я всегда делал ради клана. И никак иначе.
Я поцеловал сестру в щеку, Таня вцепилась в меня, явно не желая отпускать.
— Алёне нельзя доверять!
— Знаю. Но моему сыну Рюрику можно.
Я нежно отстранил сестру, а потом кастанул полётовское заклятие.
Мне было все равно лететь или телепортироваться, для меня больше не существовало самого понятия скорости, все ограничения пространства и времени пали, я перемещался мгновенно...
Я взмыл ввысь, как ракета, прямо в северные небеса, обиталище ледяных ветров.
Катер, где остались Таня и Чуйкин, превратился в далекую точку внизу, а потом и совсем пропал из вида. Мои корабли и флот Либератора сверху казались игрушечными...
И я полетел, купаясь в потоках ветра и облаках, окрашенных лучами рассвета.
Я прорвался сквозь мой собственный защитный купол, и тот окатил меня сполохом фиолетовых искр.
В меня, конечно, никто не стрелял. Я был столь быстр, что в мире просто не существовало радара, способного меня зафиксировать.
Меньше чем через секунду я уже был в небесах Европы — древней вотчины Рюрика...
Конунг уже покорил её тысячу лет назад. Что мешает ему повторить всё сейчас?
Мой сын Рюрик не зря вернулся в мир. Он возвратился, чтобы править — тут не могло быть двух мнений. И не для того ли сейчас пришел Либератор, чтобы остановить своего брата Рюрика?
Ибо когда возвращается герой — возвращается и препятствие для него... Иначе и быть не могло.
И все думали и болтали только о Либераторе, все просто забыли про Рюрика. А дело не в Либераторе, дело в моем сыне. В том камне, который Соловьев откопал в Ладоге, в том послании, которое было на камне.
Рюрик отправил это руническое письмо себе самому. У меня сейчас не было с собой камня, он остался в моем самолете в Новгородской губернии. Но я помнил руны наизусть. Они гласили:
«Заклинаю себя самого: когда минут тысячелетия, и Солнцу будет грозит опасность — забудь о нём. Вспомни о сыне. Вот путь к спасению и власти».
Когда Соловьев впервые зачитал мне текст на камне — я не понял ничего.
Теперь же мне открылось наконец ВСЁ.
Всё встало на свои места — Рюрик и был моим сыном. Он знал, он ведал все тайны магии и всё предусмотрел.