Во все Имперские. Том 2

Беренцев Альберт

Остальные переглянулись.

— Должна, но не живёт, — ответила Головина, — На самом деле эта дю Нор — какая-то важная шишка, вероятно политическая беженка из Франции. А где она живёт — никто не знает. Но…

Головина замолчала и стала сосредоточенно жевать спаржу.

— Ну, договаривайте, Головина, — потребовал я, — Мне нужна эта дю Нор. Сегодня же ночью.

— О да, такая красотка любому бы пригодилась сегодня ночью, — поддакнул Пушкин.

— В общем, у меня есть её телефон. Мы вроде как подружились, — нехотя призналась

Головина, — Так что я могу позвать её, когда соберемся в два у вас, Нагибин. Вы только скажите, зачем она вам понадобилась? Вы же понимаете, что если я позову её — нам придется с ней делиться.

— Чего? — вознегодовал эфиоп, — Делиться? Ну уж нет, этой дю Нор там вообще не было, когда убили Чудовище. Мы все рисковали своими жизнями, пока она…

— Ага, особенно ты рисковал, пока снимал нас на смартфон, — заткнул я родича Императора Эфиопии, — Нет, дю Нор нужно позвать. Она мне нужна. Пусть приходит. А дележку и бабло обсудим, когда вещи будут у нас на руках.

* * *

Мы с Шамановым остановились в коридоре под Галереей, не дойдя до нашей комнаты.

В коридоре было пусто, справа от нас в стене располагалась дверь с табличкой «Школьный театр». Табличка выглядела древней, буквы на ней полустерлись, а сама обшарпанная дверь смотрелась еще паршивее.

— Ты чего? — спросил Шаманов, не понявший, зачем мы тут встали.

— А ты чего? — ответил я вопросом на вопрос, — Ты в столовой почти не ел.

— А, так я не привык… — мрачно вздохнул Шаманов, — У нас в Гренландии же нет ни овощей, ни фруктов. Мы питаемся мясом и рыбой, так что ваш зеленый супчик со спаржей мне того… не очень.

— Понимаю, — кивнул я.

Сам я, в отличие от Шаманова, пожрал на славу.

— Акалу, объясни мне, пожалуйста, одну вещь, — продолжил я, — Почему у вас тут нет камер?

— А, камер? — насторожился Шаманов, — Ты о чём? Ты про камеры в тюрьмах или про камеры автомобилей…

— Да срал я на тюрьмы и автомобили, — перебил я, — Я про видеокамеры. Тут их нигде нет, ни у нас в Лицее, ни на улицах, ни в городах.

— А что, должны быть? — перепугался Шаманов, — Но зачем вешать везде видеокамеры?

— Затем, чтобы следить, а еще пресекать и фиксировать преступления, — объяснил я.

— Да, но ведь снимать человека на видео без его согласия — это же нехорошо, — удивился Шаманов, — Особенно снимать мага. И то, что ты предложил — это же страшно. Когда за всеми постоянно следят.

Я про такое в фантастической книжке читал… Там был описан мир, где к власти пришли холопы и запретили магию. Там всем управляла холопская партия, а камеры стояли повсюду, даже в домах, чтобы никто не применял магию. И везде висели портреты Старшего Холопа…

— Да-да, — продолжил я, — А еще там была рыжая девица из порносека и Океания не воевала с Остазией. Или воевала? Уже не помню, но один хрен, Оруэлла я тоже

читал. Хотя я уверен, что тот Оруэлл, которого читал я, отличается от твоего. Но в любом случае, у нас в Лицее видеокамер нет, так? И в городе их тоже нет?

Не дожидаясь ответа, я высадил ногой дверь с табличкой «Школьный театр». Как и ожидалось, дверь с оглушительным треском распахнулась после первого же удара.

— Это зачем? — удивился Шаманов, — Театральный кружок тут уже лет пятьдесят не работает, я спрашивал. А это просто склад, куда свалили весь древний реквизит.

— Именно то, что нам нужно, — удовлетворенно кивнул я.

За дверью оказалось огромное помещение, заваленное хламом. Стены тут растрескались, воняло пылью и гнилью. Света на складе не было, я зажег фонарик на смартфоне и вошёл.

Шаманов, несколько поколебавшись, вошёл следом.

— Дверь за собой закрой, — посоветовал я ему, — Если она, конечно, еще в состоянии закрываться.

К счастью, дверь оказалась в состоянии.

Я прошёл мимо нескольких старых занавесов, каких-то картонных транспарантов, надписи на которых были сделаны еще с ерами и ятями, мимо кучи деревянных мечей и такой же кучи платьев, в которой копошилась одинокая крыса. Дальше пошли ряды коробок…

— Tiaavuluk! — выругался Шаманов, задетая им коробка с грохотом опрокинулась, послышался звон стекла.

— Блин, Акалу, а можно еще громче?

Я посветил фонарем на коробку, на которой имелась надпись:

«А.С.Пушкин, Борис Годунов, постановка 1942»

Из коробки вывалился какой-то битый фарфор, деревянная корона, дырявая парча и пара деревянных масок.

— Это для спектакля, по Пушкину, — сообщил очевидную вещь Шаманов.

— Я догадался. А вот откуда ты знаешь — непонятно. У вас в Гренландии читают Пушкина?

— Его же везде читают, — удивился Шаманов, — А про школьные спектакли я знаю, потому что наш препод по филологии Словенов о них болтал. На самом первом занятии, вчера. Тебя вчера не было, поэтому ты и не слышал. А Словенов был лет пятьдесят назад руководителем театрального кружка…

— Да хрен с ним, со Словеновым.

Меня сейчас интересовали только маски. Целых тут оказалось только две, остальные сгнили в труху. Но пара сохранившихся были в отличном состоянии, у них даже остались кожаные ремешки для крепления к голове.

— Зачем вообще играть спектакли в масках? — спросил я, — Ведь зрители хотят видеть лица актёров, их эмоции и вот это всё, нет?

— Словенов говорил, что это традиция, — объяснил Шаманов, — Типа архаический старый театр, ведущий своё происхождение от старинных карнавалов и шутовских представлений.

Я подобрал с пола две маски, обе были сделаны из дерева и раскрашены. Первая изображала усатого и бородатого мужика с плоским лицом. Надпись с обратной стороны маски свидетельствовала, что это «царь Борис» собственной персоной.