Шрифт:
Во всем виновата баба Груня
Автобуса не было полчаса. Хотя, возможно, и чуть меньше, но Анна Семеновна уже успела замерзнуть и мечтала поскорее оказаться в теплом салоне. Был выходной день, и без того безлюдный район, где проживала женщина, вовсе вымер. Все белым-бело от снега, и ни души. Наконец на остановке появилась девушка в молодежном лыжном костюме и встала чуть поодаль. Женщина решила, что это знак, и теперь, когда ожидающих двое, автобус придет быстрее. Но вместо большой машины с мощным двигателем, как называл общественный транспорт один ее знакомый, к Анне подошла девушка, шурша болоньевыми
– Здравствуйте! Вы мама Кати Снежиной? – поинтересовалась незнакомка.
Анна Семеновна нехотя кивнула в ответ. Девушка была румяная от мороза и хорошенькая от молодости. Из-под модной вязаной шапки с ушками выбились пряди светлых волос.
– Я Юля Зайцева, одноклассница Кати, – объяснила лыжница. – Вы разве меня не помните?
Разговаривать с бывшей Катькиной одноклассницей женщина не хотела, а чертов автобус все не появлялся.
– Как у Кати дела? Где она учится или работает? – спросила Юля. – Я в Питере живу, к маме приехала на новогодние праздники.
Снежина молча смотрела на девушку. Не знала, что ответить, и мысленно подбирала слова. Можно, конечно, соврать, что у Катьки все хорошо. Мол, окончила универ, работает, 6 лет назад стала мамой и сейчас в любви и заботе растит сына. Замуж вот собирается, а в свадебное путешествие в Испанию. Или в Грецию. А возможно, и в Сочи – тоже, кстати, неплохо. Но ничего этого Анна Семеновна не сказала.
– Извините, девушка, я вас не помню, – произнесла Снежина вслух и выдержала недоуменный Юлькин взгляд.
Словно на выручку из-за поворота показался долгожданный автобус. Женщина проворно в него забралась и потеряла из виду одноклассницу дочери.
Анна Семеновна Юльку узнала сразу. Тем более что Зайцевы жили в том же доме, где мать и дочь Снежины несколько лет назад арендовали жилье. Но рассказывать о Катькином житье-бытье женщине не хотелось. Да и стыдно было. Дело в том, что ни в какую Грецию и Испанию дочка ехать не собиралась. И в Сочи тоже. Уже несколько дней 23-летняя Катя Снежина пребывала в запое и дома появлялась набегами. Чтобы поспать, помыться и поесть. Голод не тетка!
Благодаря социальным сетям Юлька, наверное, все про Катьку прекрасно знала. И спросила, скорей всего, из вежливости или, может, было интересно узнать подробности, так сказать, из первых уст. А что рассказывать-то? Как ни крути – во всем виновата баба Груня. Гены – вещь неоспоримая.
Анна пробежалась по магазинам, вернулась домой и привычно начала минировать квартиру. То есть прятать покупки от Катьки. Гигиенические прокладки засунула в нижний ящик комода, под стопку банных полотенец. Шампунь схоронила в резиновом снеговике – упаковке от новогодних конфет, служившей уже несколько лет сувениром. Внук Никитка бесцеремонно исчез с головой в бабушкиной сумке в поисках «чёкупила?» И нашел, разумеется!
Катька родила сына в 17. Отец ребенка и его родители помаячили какое-то время на горизонте: приходили в роддом, купили новорожденному демисезонную куртку.
А потом выдохлись.
Анна с мужем обустроили для Катьки с сыном отдельную комнату, даже плакат на стену вывесили: «Ура! Никитка родился!»
Когда малышу исполнился месяц, молодая мать сорвалась, хотя практически всю беременность продержалась. В один из вечеров Катька напилась с подружками. А затем, испугавшись скандала, наспех одела ребенка в зимний комбинезон, положила его в переноску от коляски и убежала с ним из дома. Анна едва не
– Позвони ей, – предложил муж.
После утомительных перезвонов по мобильному телефону и угроз Катькина подруга принесла переноску с малышом, оставив ее в подъезде возле двери. Слава богу, хоть в дверной звонок догадалась позвонить!
Когда Никитке было полгода, Катька влюбилась и уехала жить в другой город. Одна. Анна оформила отпуск по уходу за ребенком. За внуком, если быть точнее. Женщине к тому времени уже исполнилось сорок, и статус молодой матери оказался тяжеловат. Иногда Аннушка от усталости засыпала, сидя на полу среди разбросанных внуком игрушек, но малыш с хохотом налетал на бабулю, и она просыпалась.
Катька писала матери в социальных сетях, звонила по телефону. Рассказывала про своего парня и новую интересную жизнь. Анна слушала дочь, читала ее сообщения, а дерьмо в душе пузырилось и кипело. Фактически они со Славкой стали для Никитки родителями, хотя по законам божьим и законам Российской Федерации ими не являлись.
Через несколько месяцев Катька вернулась. До этого времени звонила пьяная и просила Анну выслать ей денег на дорогу. Мол, любимый начал распускать руки, а она, белая и пушистая, не понимает, почему. Материнское сердце дрогнуло, и Аннушка в очередной раз дочери поверила. Денег выслала, и Катюшка пропала на несколько дней. Видимо, помирилась со своим товарищем. Перемирие длилось недолго, и вскоре дочка приехала.
Анна выдохнула: «Ну, сейчас полегче станет!» Не стало. А стало только хуже.
Дома Катька могла оставаться дня два или три, а потом исчезала. Ночью Анна просыпалась и заглядывала в комнату дочери через приоткрытую дверь. Свет горел, телевизор работал, на кровати спал маленький Никитка. Катерина возвращалась через четыре, самое большее пять дней. Пьяная, помятая, как та пионервожатая.
И все начиналось снова. Разговоры по душам, обещания, поиски работы, а потом уход из дома.
В беседах о вечном Анне Семеновне постоянно казалось, что она не донесла до дочери что-то важное, нечто такое, что поможет ей выйти из сумрака. И женщина старалась, вкладывая в каждое свое слово усиленный смысл, негодование, обиду и любовь. Этот состав обжигал Катькину больную душу, но исцеления не приносил. Словом можно убить, но достучаться практически невозможно. Во всяком случае, не таким, которым владела Анна Семеновна. Своими правильными речами о божественном начале и небесной справедливости мать добивала дочь окончательно, попутно разрушая ту хрупкую связь между ними, что еще существовала. Боли у Анны по отношению к дочери больше чем любви. Хотя так было не всегда. Так получилось. Как у Ахмадулиной: «Вся наша боль – моя лишь боль. Но сколько боли. Сколько. Сколько»
Невозможно почерпнуть порцию нежности извне и загрузить в душу. Нежность в душе можно только разбудить, ведь она уже там. В случае Аннушки и Катьки – нежность придавило обидами и родовой программой. Эх, баба Груня… баба Груня! Как же так?!
Когда Никиту определили в ясли, Анна вышла на работу. С деньгами стало полегче, а с дочкой нет. Теперь она где-то блуждала с уже подросшим ребенком. Назло Анне. Звонила откуда-то пьяная и материла мать на чем свет стоит. Обвиняла в своем поломанном детстве.