Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века
Шрифт:
Джон Смит нарочно назвал Уотсона братом Рутерфорда. Он хотел поразить девушку.
Эшу рассердилась не на шутку.
— Нет, он будет со мной разговаривать!.. Скажи мне: будешь или нет? — обратилась она к Рутерфорду.
Но Рутерфорд молчал.
— Уходи отсюда, — спокойно повторил Джон Смит, поднимаясь на ноги.
— Ты не смеешь меня выгонять! — крикнула девушка. — Я скажу отцу, и он никому не позволит выгонять меня!
— Хорошо, — проговорил Смит. — Пойди и скажи отцу. Твой отец может запретить нам выгонять тебя отсюда, но он не может заставить Желтоголового сказать тебе хоть слово.
— Нет, отец заставит его со мной
— Он ни разу не крикнул, когда его татуировали, — торжественно произнес Смит, — и он не будет с тобой говорить, если сам не захочет.
Девушка вспомнила о мужестве Рутерфорда во время татуировки и задумалась. Нет, его действительно никто не может заставить говорить с ней. Она робко заглянула ему в лицо, надеясь, что он передумает и скажет ей что-нибудь сам, по доброй воле.
Но лицо Рутерфорда было сурово и непреклонно. Он крепко сжал губы. И, чувствуя, что другого выхода нет, Эшу решила уступить.
— Хорошо, Желтоголовый, — сказала она Рутерфорду, — я пойду к отцу и буду просить его оставить жизнь твоему брату.
И ушла.
— Молодец, Смит! — сказал Рутерфорд, когда она вышла. — Ты отлично понял мой план!
И, помолчав, прибавил:
— Эшу — хорошая девушка! Уотсон напрасно ее не любил. Но послушает ли Эмаи свою дочь?
Опять медленно потянулись часы ожидания. Вся деревня волновалась: никто не пошел на работу, на рыбную ловлю. Пленникам не принесли пищи, но Рутерфорд понял, что это произошло не по злому умыслу, а просто по беспорядочности: Эмаи, занятый Джоном Уотсоном, забыл распорядиться. Солнце уже опускалось, день клонился к вечеру. Вечером их товарищ будет убит, если, конечно, Эшу не спасет его. Как бы узнать, что делается в хижине верховного вождя, из которой все время вырывается гул взволнованных голосов? Неужели Эшу никогда не вернется и не скажет, что ей ответил отец?
Но она вернулась. Солнце уже сбоку, вечерним пламенем, озаряло деревья, когда Эшу, нагнувшись, снова вошла в хижину и сказала Рутерфорду:
— Я долго просила отца. Старые воины, сидевшие в его хижине, кричали ему, чтобы он меня не слушал. Они говорили, что твоего брата надо съесть, что, если ему оставят жизнь, он снова убежит. Отец думал. Он очень долго думал. А я его все просила. Тогда отец решил оставить жизнь твоему брату. Он подарил его Ренгади. Старый Ренгади очень обрадовался: ему давно хотелось иметь белого раба. Воины сердились. Им придется есть только собаку, которую убил твой брат. Но отец сказал, что мы все уходим завтра отсюда в свою родную деревню и берем вас с собой, а твоего брата оставим Ренгади. Отец говорил Ренгади: «Давай своему белому много есть, и он от тебя никуда не убежит».
Эшу замолкла. Матросы тоже молчали. Они чувствовали, что обязаны как-то отблагодарить эту девушку. Но как? Дать ей что-нибудь? Но ведь у них нет ничего…
— Теперь ты будешь со мной разговаривать, Желтоголовый? — спросила она вдруг, робко взглянув на Рутерфорда.
— Конечно, — ответил он.
И ласково взял ее за руку.
Мечты о побеге
Путешествие
Рутерфорд
Таким образом, деревня Эмаи являлась столицей всего племени. Вот в эту-то столицу должны были отправиться наши пленники на другой день после неудачного побега Джона Уотсона. В деревне Ренгади им оставалось провести всего одну ночь.
Вечером Джона Уотсона повидать им не удалось. Ночевать в их хижину он не пришел. Они провели большую часть ночи в разговорах о своей дальнейшей судьбе и о судьбе покидаемого товарища. С тревогой думали они о предстоящем путешествии. Они слышали, что деревня Эмаи находится еще дальше от моря, чем деревня Ренгади. Одно только море могло принести им освобождение. Пожалуй, Джону Уотсону повезло, что его оставляют у Ренгади. Если к берегам Новой Зеландии подойдет какой-нибудь корабль, он сразу узнает об этом.
Впрочем, вряд ли Джон Уотсон дождется корабля. У него такой необузданный нрав, что он непременно выкинет какую-нибудь глупость и разозлит своих хозяев. А тогда уж некому будет за него заступиться.
В разговорах матросов не принимал участия один только Джефферсон. Он крепко спал. Рутерфорду удалось заснуть только перед рассветом. Рано утром в хижину вошли воины, разбудили спящих пленников и вывели их на улицу. Вся деревня была на ногах — и уходящие и остающиеся. Воины Эмаи, сорок человек, стояли отдельной кучкой. Вместе с ними должны были отправиться их жены и рабы, которые во время разгрома «Агнессы» дожидались в деревне Ренгади.
Едва пленников присоединили к отряду, едва их окружили воины, как вся толпа направилась по улице к выходу из деревни. Проходя мимо хижины Ренгади, Рутерфорд заметил, что ее охраняют несколько воинов. Из хижины доносилась неистовая английская ругань Джона Уотсона.
— Прощай, Джон! — крикнул Рутерфорд. — Нас уводят. Мы, верно, никогда с тобой не увидимся. Веди себя осторожно!
Ругань на несколько секунд прекратилась. Уотсон как будто пытался понять, откуда он слышит голос товарища. Наконец он догадался, в чем дело, и прокричал в ответ:
— Прощай, Рутерфорд! Обо мне не беспокойся! Я скоро опять убегу! Уж на этот раз меня не поймают.
И снова брань и проклятия.
За частоколом Эмаи на прощание долго терся носом с Ренгади. Провожающие в знак печали резали себе лица острыми камешками. Женщины громко плакали.
Наконец обряд расставания был окончен. Ренгади увел своих подчиненных назад, в деревню, а люди Эмаи направились в лес.
Изрядную долю награбленной с «Агнессы» добычи Эмаи забрал с собой. Но на этот раз добычу тащили не воины, а рабы и женщины. Воины шли налегке. Они несли только свое оружие. Пленники после татуировки считались воинами, а оружия у них, кроме ножей, не было никакого, так что они шли с пустыми руками. Рабов было очень мало, и женщины, тоже немногочисленные, сгибались под тяжестью вещей. Эмаи не пожалел даже собственную дочь: Эшу тащила на голове чугунный котел с «Агнессы».