Водные ритуалы
Шрифт:
Несколько секунд две пары черных глаз сражались друг с другом. Юноша отвел взгляд первым.
«Вот уж и вправду психичка», — подумал он, немного отстраняясь.
— Ты меня не помнишь, верно? — Она спокойно улыбалась, видя его недоумение. — В какой детский сад ты ходил в детстве?
— Детский сад? В Витории? На бульваре Сенда, там, где поезд во дворе и… — Он прервался, что-то припоминая.
— Ты все еще меня не узнаешь? Мы знаем друг друга с детства; в детском саду мы были неразлучны. Я — Ана Белен Лианьо, хотя свои рисунки подписываю как Аннабель Ли в честь героини
Не то чтобы Унаи читал Эдгара По больше того минимума, который им задавали на уроках литературы, но все слышали по «Радио Футуро» песню, которую часто крутили в барах Куэсты. Она была о подростках — женихе и невесте; невеста умерла, и благородные родственники забрали ее тело, чтобы похоронить в гробнице на кладбище возле бушующего моря.
— Ана Белен? — пробормотал Унаи, пытаясь вспомнить те туманные годы. — Я думаю, да… Кажется, я помню это имя. И что… что тогда случилось?
— Мы были женихом и невестой, влюбленными детьми. Все было так, как в том стихотворении: наша любовь была настолько сильна, что даже ангелы небесные нам завидовали.
Унаи все отчетливее вспоминал ту девочку, свою подружку, с которой держался за руки, а она чмокала его в нос липким поцелуем.
— Я нарисовала тебя тогда, в садике. Благодаря тебе я стала тем, кто я сейчас.
«Точно: рисунок. Вспоминай, что это был за рисунок…» — думал Унаи.
Она рассуждала как сумасшедшая, — и все-таки была притягательна, словно маяк, от которого невозможно отвести взгляд.
— Жизнь снова свела нас вместе, — решительно заключила Аннабель Ли, пожимая ему руку.
Не то чтобы Унаи не хотелось чувствовать рядом ее руку, губы и все такое, но она застала его врасплох, и он отшатнулся, как будто его ударило током. Его реакция ей не понравилась, очень не понравилась.
— Что, между нами что-то изменилось?
— Э-э… Ана Белен…
— Аннабель Ли, — поправила она. — Я — Аннабель Ли.
— Аннабель Ли, с точки зрения здравого смысла я только что с тобой познакомился; не то чтобы ты мне не нравилась, конечно же, это не так, — забормотал он — и даже вспотел, не в силах поверить, что произнес эту фразу; ему показалось, что мозг его будто бы стал прозрачен.
— Значит, я ошибалась все эти долгие одиннадцать лет, — сказала Аннабель так, словно ей уже исполнилось сто, и одиннадцать лет — семьдесят процентов их жизни — означали для нее меньше, чем дуновение ветра.
Она была странной девушкой, слишком много воображения для практического ума Унаи. И все же невозможно было перестать от нее зависеть.
— Хота, ты нравишься Хоте, — без раздумий выпалил Унаи, вскакивая с матраса, полного искушений. — А Хота — мой лучший друг, к тому же у него отец умирает от рака. У него и так крыша поехала на Сан-Пруденсио, когда он ввязался в драку, и его убили бы, если б Лучо, Асьер и я не прибежали на помощь; но с тех пор он бухает по пятницам, что очень нас просто бесит. Плохи его дела, совсем плохи. И отец у него был, то есть он и сейчас такой же, — поправил себя Унаи, — в общем, отец очень строгий, а мать ничего об этом не знает, но мы прикрыли его как могли
Унаи тут же пожалел об этом. Какой промах, какой недостаток лояльности и осмотрительности по отношению к лучшему другу!.. Полное дерьмо, короче. Как будто мало было Хоте всего того, что с ним случилось. Он тоже все это пережил, но его спас дед. А у Хоты нет такого деда, как у Унаи. У него есть дядя, который прессует его за оценки, и мать, которая, как он уже говорил, ничего не понимает.
— Так значит, Хота, — ответила Аннабель, поразмыслив. — Ладно, Унаи. Я понимаю.
— Хм … правда?
— Да, я понимаю. Я ждала одиннадцать лет, но я не спешу, у меня есть комиксы. Иди спокойно вниз; они разозлятся, если ты не придешь.
Унаи в три прыжка спустился по скрипучей деревянной лестнице и присоединился к своей тусовке, которая уже вовсю поедала картофельный омлет, устроившись за длинной деревянной доской, выступавшей в роли стола.
— Хота, пойдем-ка на улицу, вынесем мусор, — попросил Сауль, когда они закончили уборку.
Подхватив мешки, Хота последовал за ним к контейнерам, стоящим за пределами сада, окружавшего дом.
Они молча брели среди деревьев, ночь была теплой, Сауль провожал его к выходу.
— Слушай, не хочу вмешиваться в твою жизнь, но я слышал в автобусе, что тебе нужно куда-то ежедневно звонить, что это важно. Могу я тебе чем-то помочь?
Хота хмурился, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Он по жизни был такой — все считали его ранимым и беззащитным, опекали и старались хоть как-то улучшить его жизнь. В целом Хоту это вполне устраивало, но… По правде говоря, на этот раз ему и вправду нужна была помощь.
— Отец лежит в онкологии в больнице Чагорричу. Рак поджелудочной железы. Мне нужно созваниваться с семьей каждый день, а то вдруг… Вдруг ему станет хуже и мне придется вернуться. Не знаю, есть ли телефонная будка в Кабесон-де-ла-Саль…
— Конечно, есть. Я провожу тебя.
— Это не обязательно, честное слово. Правда, Сауль, не надо.
— Я знаю, у тебя уже есть волосы на яйцах и ты не ребенок. Дело не в этом, чувак, — сказал Сауль, положив руку на его острое плечо: парнишка был мелким, тщедушным, совсем еще ребенок. Птенчик, молоко на губах не обсохло. — Видишь ли, мой отец умер от рака, оставил нас со старшей сестрой, мы были еще совсем детьми, и…
— Я не хочу быть архитектором, — перебил его Хота, не в силах сдержаться. — Отец умирает, а я думаю только о том, что не хочу быть архитектором. А этот эгоист требует, чтобы, пока он жив, я пообещал ему, что стану архитектором. Блин, не хочу тратить пять лет жизни на чертежи, макеты и подрамники. Когда он умрет, дядя Хулиан собирается стать моим вторым отцом; он заставит меня поступить на архитектуру. Они уже обо всем договорились, я как-то подслушивал их в коридоре. Они говорят обо мне так, будто я их проект…