Водоворот чужих желаний

Михалкова Елена Ивановна

— Катюша, ты не сердись на мальчика, — уговаривала свекровь, отловив Катю в коридоре. — Он ревнует, понимаешь? Кровь такая, что поделаешь, — горячая кровь, да!

Однако стоило девушке заикнуться, что «горячая кровь» могла бы почаще вспоминать, что она работает не ради своего удовольствия, а для заработка, как свекровь тут же осадила ее:

— Ты и сама почаще вспоминай, почему мы здесь оказались! Я Артура не защищаю, но и ты не забывай: он в этой квартире, как зверь в клетке. А Седе и того хуже: она девочка молодая, горячая.

А из-за кого все? Держи это в своей голове!

И приставила к Катиному виску пухлый смуглый палец с остро заточенным ноготком.

При Артуре Седа старалась держать себя в руках — Катя была уверена, что только под влиянием матери, — но наедине не упускала случая поддеть жену брата. В тот день, когда Катя вернулась домой с книжкой, фыркнула ей в лицо, прочитав название:

— Думаешь, научишься чему-нибудь и продержишься испытательный срок? Ну-ну!

— Если не научусь и не продержусь, тебе, милая, не на что будет кушать! — не сдержалась Катя.

— А мы и так из-за тебя живем, словно на помойке! Из дома выйти не можем, едим паршиво, дохнем со скуки!

Катя хотела возмутиться, но сил на это у нее не было. Постоянные напоминания о том, что это она виновата в их теперешней скверной жизни — и от мужа, и от свекрови, и вот сейчас от Седы, — убивали в ней способность трезво рассуждать и сопротивляться агрессии домашних.

— Ты никогда не жила на помойке, — сухо сказала она, отбирая у Седы книжку. — А если бы и жила, никогда не сравнила бы эту квартиру с помойкой. Не гневи бога.

Небольшой отдушиной для Кати были лишь утренние короткие разговоры с Вотчиным. Она по-прежнему выгуливала Антуанетту, справедливо рассуждая, что деньги за прогулки лишними не будут. Коллекционер искренне порадовался за нее, узнав, что Катя устроилась на приличную работу.

— Не будете, Катерина, с утра до вечера по разным районам носиться. Опять же, деньги совсем другие.

— Скажите, Олег Борисович, а почему вы не переезжаете из этого района? Он далеко не лучший… Грязный, и люди такие… разные…

Она не стала добавлять, что каждый вечер старается побыстрее пройти мимо подъезда, возле которого собирается компания бритоголовых подростков, разбивающих пивные бутылки о стену дома. И каждый вечер ей кажется, что они вот-вот побегут за ней следом.

— Не могу, душенька, — вздохнул Вотчин. — Родовое гнездо не пускает. Маменька моя умерла в этой квартире, а я ее очень любил! Представить не могу, что я из этих стен уеду в другое место!

Катя украдкой оглядела стены. «Видимо, сильно Олег Борисович любил маменьку. Я бы из этого района удрала куда глаза глядят, даже если бы в этих стенах урны с прахом моих предков были замурованы».

— К тому же денег нет, — другим тоном добавил Вотчин. — Переезд, агентства, новый район… Можно, конечно, но тогда придется продать часть коллекции. А я к этому не готов. Она мне так дорога!

— А вы не боитесь за нее? Вдруг

к вам кто-нибудь заберется?

— Когда? Я практически постоянно дома. А дверь открываю только своим знакомым. Так что — исключено, Катерина, совершенно исключено. Если же ко мне полезут ночью, то — открою вам ма-аленькую тайну — квартира на охране. Так что приедут доблестные стражи правопорядка — и вуаля! Преступники схвачены и водворены в тюрьму!

Катя рассмеялась: так элегантно у Вотчина получилось схватить преступников и посадить их в тюрьму.

— А вот вам, милая моя, нужно быть осторожнее, — прибавил тот. — Почему вас не встречают по вечерам?

Катя немедленно вспомнила, что она опаздывает на работу, и таким образом избежала скользкой темы. Достаточно того, что Артур каждый день подозрительно выспрашивает, не приставал ли к ней Олег Борисович, и на него не действуют объяснения, что старика интересуют только его сокровища и терьерчик по кличке Антуанетта. И свекровь повторяет, как заклинание: «Никому ничего не рассказывай! Никому ничего не рассказывай!»

Катя и не рассказывает.

Однако в одно пасмурное зимнее утро Катя нарушила правило не откровенничать с посторонними. Произошло это неожиданно для нее самой. На прогулке с Антуанеттой, задумавшись и уйдя в сторону от обычного маршрута, она услышала громкий лай и увидела подпрыгивающий комочек, несущийся к ним по утреннему снегу.

— Надо же… еще один йоркширский терьер. Привет, лохматый! Мы тебя раньше не видели.

Лохматый подпрыгивал вокруг Антуанетты, обнюхивая ее.

— Вот ты где, шмакодявка! — раздался женский голос, и Катя, подняв голову, разглядела подходящую к ним женщину в зеленой куртке.

Она рассмеялась.

— Почему же шмакодявка?

— А кто же еще? Не собака, а одно название. Ладно, прохвост, иди поиграй.

Женщина приветливо улыбнулась. Она была стройная, сероглазая и рыжеволосая, и кончики пушистых рыжих волос торчали из-под капюшона. У нее было нежное, какое-то нездешнее лицо. «Несовременное, — сформулировала для себя Катя. — Как будто с картин Боттичелли сошла».

— Я вас раньше не видела, — сказала Катя, — в смысле вашего песика. А я почти всех собак в этом районе знаю.

— Он у нас недавно. Это не наша собака, а родственницы. Она уехала погостить в другой город, а Бублика нам оставила.

— Бублика?

— Вообще-то по паспорту он Вильгельм-Какой-то-там-Милорд, но мой сын его сократил. Наш Вильгельм, конечно, выражал недовольство, но мы ему предоставили выбор: или Бублик, или Шмакодявка, или Пшел-вон-с-дивана. Он подумал и согласился на Бублика.

Катя искоса взглянула на собеседницу и снова рассмеялась. Лицо у той было непроницаемо серьезным, но по ямочкам на щеках, по интонации, по тому, как она глядела на собачонку, становилось понятным, что песика в их доме не обижают, даже если посмеиваются над ним.