Водоворот
Шрифт:
– Не подумайте, что мы принуждаем детей молиться, напротив – в начале осени у нас были две девочки-мусульманки, и Зоя Романовна нарочно выяснила у их родителей, как в их семьях принято начинать трапезу: это был хороший урок веротерпимости для всех детей…
Ковалев кашлянул.
– Я попробую объяснить… Видите ли, наш санаторий уже несколько лет поддерживает отношения с приютом для мальчиков-сирот, и простейшие православные традиции дети сами начали перенимать от приютских ребят, мы ничего не навязывали им сверху. У нас крестились многие дети из
Татьяна Алексеевна говорила гладко, словно читала написанный текст, и к концу фразы Ковалев успевал забыть, с чего она начиналась. Упомянула главврач и о пожертвованиях от епархии, которые превращают заурядный муниципальный санаторий в один из лучших в области, и о благотворном влиянии религии на дисциплину, и о моральных ценностях, столь неприсущих современным детям… Когда она дошла до слова «богобоязненность», Ковалев кашлянул погромче.
– Я все понял. Для меня будет достаточно, если моему ребенку не будут прививать богобоязненности и лечить чудотворными иконами.
– Да-да, именно об этом я и хотела сказать, – улыбнулась Татьяна Алексеевна. – Мне кажется, на примере вашей дочери мы могли бы привить детям и уважение к атеизму, что немаловажно.
Ковалев вдохнул поглубже, чувствуя нарастающее раздражение. Хотелось бы, чтоб уважение к атеизму сперва привили персоналу санатория…
– Сегодня за завтраком мне сказали, что моя дочь вырастет наркоманкой или проституткой… – тихо сказал он. – Надеюсь, до детей это утверждение не дойдет.
– Я уже сделала внушение и Зое Романовне, и другим педагогам, – сдержанно ответила главврач. – Впредь это не повторится. И я еще раз прошу у вас извинения за столь… неэтичное поведение моих подчиненных.
Ковалев никак не мог взять в толк, почему эта женщина заливается тут соловьем, юлит, извиняется, что-то пытается объяснить. Неужели из-за заплаченных за путевку денег? Не в карман же она их положила…
А потом догадался: пропаганда религии детям запрещена. В отличие от уверенных в своей правоте воспиталок и докториц за столом, Татьяна Алексеевна испугалась. В самом деле, не будь здесь Ковалева, и Аня бы приехала домой, набравшись всей этой мракобесной ерунды. Да они с Владой никогда даже не заговаривали о религии или атеизме, им не приходило в голову, что атеизму ребенка надо учить! Это само собой разумелось, это было нормально, естественно, как дышать воздухом.
Когда он вышел от главврача, измученный ее гладкими речами, до полдника оставалось пятнадцать минут.
– Пап, а почему все верят в Бога, а мы нет?
Аня держалась за руку Ковалева так крепко, будто боялась чего-то. Он повел ее в поселок, показать дом тети Нади, – почему-то не поворачивался язык назвать этот дом своим. И смущало Ковалева только одно: для этого надо перейти реку по железнодорожному мосту.
Вопрос поставил его в тупик.
– Ну почему, пап?
Ковалева спасла трель мобильника – он поглядел на экран и вздохнул с облегчением: звонила Влада.
– Мы спросим у мамы…
– Серый,
Аня просияла.
– Ты вовремя, – ответил Ковалев. – Я тебе ребенка сейчас дам.
Аня ухватилась за трубку обеими руками.
– Мама! Мама, почему ты никогда не готовишь папе молочный суп? – с укоризной начала она. И это вместо того, чтобы рассказать о первом дне в санатории…
– Что? Какой молочный суп? – Ковалев прекрасно слышал каждое слово, сказанное Владой.
– Ну папин любимый! Ты что, не можешь научиться, что ли?
Влада неопределенно хрюкнула, видимо сдерживая смех.
– Зайчонок, я обязательно научусь, честное слово… Ты мне лучше расскажи, нравится тебе в санатории?
– Да, тут весело, мы играем. Тут девочек много, больше, чем у нас во дворе. И игрушки разные. Только надо днем спать зачем-то, и никто в тихий час мне не читает… Папе же нельзя, где другие девочки. А за нашим столом он не помещается, он с женщинами за столом сидит. Только ты не бойся, ты все равно лучше, он с ними и не разговаривает даже.
Аня взглянула на Ковалева хитрющими глазами – детям все же вредно смотреть телевизор, особенно мыльные оперы, под которые Влада любит вязать.
– Ты про Бога хотела спросить, – напомнил Ковалев, опасаясь, что отвечать на этот вопрос придется ему самому.
– Да, мам, папа не знает… А почему мы не верим в Бога?
Влада фыркнула, но не долго подбирала слова:
– В Бога верят только придурки.
Да, толерантности и веротерпимости в ее ответе было маловато, такое Ковалев и сам мог бы измыслить. Впрочем, Влада всегда говорила то, что думает, и никогда не думала, что говорит.
– Это точно? – переспросила Аня.
– Совершенно точно.
Они поговорили еще немного о дыхательных упражнениях и физиотерапии, и наконец трубка попала в руки Ковалеву.
– Серый, я оценила твой педагогический подвиг с молочным супом… – Влада прыснула. – Ты в самом деле это ел?
– Да, ел, – проворчал Ковалев. – А вообще… все не так гладко. Я тебе вечерком позвоню, мы поговорим.
– Что-то не так? – Влада испугалась.
– Потом, ладно?
– Ладно. Только не забудь позвонить сегодня же.
Черное тело реки в чешуйках ряби показалось меж деревьев, и у Ковалева странно и часто забилось сердце.
– Ой, речка, пап, смотри, речка! – радостно вскрикнула Аня и потащила его вперед.
Это было похоже на вожделение… Даже дыхание сбилось. Сбросить одежду, вырывая пуговицы, – как в кино изображают неистовый секс – и с разбегу нырнуть в ледяную черную воду. Ощущение опасности и страх перед холодом только распаляли непонятное желание: то ли взять ее, как женщину, то ли отдаться ей, то ли ее победить, то ли себя, то ли слиться с нею, то ли, подобно змееборцу, попрать ногой ее гибкое холоднокровное тело. Но когда впереди показался железнодорожный мост, вожделение сменилось тревогой.