Военная тайна

Шейнин Лев Романович

– Не беспокойтесь, места хватит, - сказал Петронеску.
– Да и ехать вместе веселее.

Сидя рядом с Петронеску, Бахметьев снова ощутил тот еле слышный аромат, которым словно был пропитан этот человек. Вчерашнее смутное беспокойство опять охватило его. Пристально посмотрев на своего соседа, он заметил, что тот сегодня выглядит неважно. Бахметьев обратил внимание и на то, что, когда руководитель “делегации” поднял стопку с водкой, рука его чуть дрожала.

– Как вы себя чувствуете?
– спросил его Бахметьев.
– У вас усталый вид.

– Благодарю вас. Всё

в порядке. Я отлично спал.

– Ночью вы курили. Я издали видел, как вы вышли из землянки, несмотря на грозу.

– Просто захотелось подышать ночным воздухом. А вы, очевидно, как и я, привыкли курить по ночам?

– Да, - коротко ответил Бахметьев, - иной раз приятно прервать сон ради папиросы. Но вы долго курили.

– Сначала курил, потом просто отдыхал.
– Петронеску внимательно посмотрел на Бахметьева.
– Как странно, что я вас не заметил.

– Я не хотел вас беспокоить и потому не подошёл. Мне показалось, что вам лучше побыть одному. Иногда хорошо побыть в одиночестве и хочется, чтобы никто его не нарушал.

– Я вижу, товарищ Леонтьев, вы мечтатель, - улыбнулся Петронеску.
– Впрочем, кое у кого бывает такая блажь. Мечты, фантазии. Сомнения… Однако пора ехать. Товарищ полковник, разрешите мне от собственного имени, как и от имени всех членов нашей делегации…

И Петронеску, приподнявшись, произнёс тёплое слово и предложил выпить в последний раз за Советскую Армию, за артиллерию, за победу.

Потом все, гости и хозяева, вышли из блиндажа. Тупорылая открытая штабная машина, поданная к блиндажу, урчала, как старый сердитый бульдог; за рулём сидел шофёр - молодой щеголеватый парень с быстрыми глазами и отличной выправкой. Петронеску, Бахметьев и “пожилой пролетарий” сели сзади. На откидных сиденьях разместились девушки. “Представитель областной интеллигенции” занял место рядом с шофёром.

– Счастливого пути, - сказал полковник и взглянул на часы.
– Сейчас десять часов двадцать минут.

– Спасибо за всё!
– произнёс Петронеску.
– До новой встречи после войны, после победы, товарищи!

– Будьте здоровы, не забывайте нас!
– крикнули в один голос, как по команде, девушки.

– До свидания, друзья!
– сказал Бахметьев.

Машина тронулась. Свиридов молча глядел ей вслед. Вот она уже мелькнула за поворотом; в последний раз показалось лицо Бахметьева и скрылось за столбом взвихрившейся пыли.

– Десять часов двадцать две минуты… - произнёс полковник, ещё раз взглянув на часы. Он хотел что-то сказать, но заметил своего адъютанта, бежавшего изо всех сил с каким-то белым листком в руке.
– В чём дело?
– строго спросил полковник.

– Шифровка из штаба фронта, товарищ полковник, - ответил адъютант.
– Приказано немедленно вручить.

– Вызовите шифровальщика, - приказал полковник и, взяв шифровку, прошёл в свой блиндаж.

А через двадцать минут прибежавший шифровальщик прочёл Свиридову расшифрованный текст телеграммы.

“Находящаяся у вас “делегация” Ивановской области, как установлено, является немецкой диверсионно-шпионской группой, переброшенной для похищения или убийства Леонтьева.

Если “делегация” не уехала, задержите её под благовидным предлогом, ничем не выдавая своей осведомлённости. Если эта телеграмма поступит после отъезда “делегации”, организуйте погоню. Учтите при этом, что главное - сохранить Леонтьева, которого диверсанты, обнаружив свой провал, могут убить. Поэтому обычные методы ареста и задержания неприемлемы до надёжной изоляции Леонтьева от немцев”.

Очная ставка

“Делегацию” Петронеску разоблачила Зубова-Стрижевская, которая в конце концов начала давать откровенные показания. Впрочем, сначала, вызванная Ларцевьм на повторный допрос, она опять стала излагать ему подробности своей биографии, уклоняясь от изложения конкретных фактов шпионской работы.

– Вот что, - резко прервал её Ларцев, - всё, что вы рассказываете, вероятно, очень интересно, но пора переходить к делу. С какой целью вы присвоили себе имя умершей Зубовой?

– Я всё расскажу по порядку, - настаивала подследственная, - я не могу отвечать на вопросы, не осветив всё последовательно, так, как было…

– Слушайте, - сказал Ларцев, - неужели вы думаете, что я не понимаю вашей тактики? Зря, вам уже ничего не поможет! Дальнейшее сопротивление бессмысленно. Вы схвачены за руку. Либо говорите всё, либо скажите прямо, что не будете давать честных показаний!

– Гражданин следователь, - начала уверять женщина, - я полна желания рассказать всё. Я хочу раскрыть свою душу!…

– Не кривляйтесь!
– прикрикнул на неё Ларцев.
– Намерены вы говорить или нет? Отвечайте!

– Почему вы со мной так разговариваете?
– тихо ответила женщина.
– Уважайте хотя бы старость. Ну, представьте себе, что так стали бы говорить с вашей матерью! Правда, это к делу не относится…

Ларцев быстро встал и подошёл к окну. После долгой паузы он приблизился к женщине и очень тихо, почти шёпотом, сказал ей:

– Вы упомянули мою мать. Это действительно не относится к делу, но вы правы. С моей матерью и в самом деле так не разговаривали… Когда гестапо арестовало её в Калуге - было это в тысяча девятьсот сорок первом году, - на неё не тратили слов. Её просто били. Били и пытали… Потом гитлеровцы отрубили ей руки. Потом они её расстреляли… Когда освободили Калугу, я нашёл во рву её труп. Рядом были трупы многих других. Женщин, стариков, детей. Всё!… Перейдём к делу. Будете говорить? Да или нет? Нет или да?

Старуха молчала, о чём-то думая. Ларцев поднял телефонную трубку и коротко отдал приказание.

Привели Наталью Михайловну. Увидев свою партнёршу, она в первый момент даже как бы обрадовалась, а затем, побледнев, испуганно уставилась на неё.

– Вы знакомы?
– спросил Ларцев.

– Да, - ответила Осенина, - это моя знакомая.

Стрижевская в ответ на вопрос следователя утвердительно кивнула головой. Один раз она мельком взглянула на Наталью Михайловну, но, встретившись с ней взглядом, быстро отвернула своё лицо. Она уже поняла, что Наталья Михайловна созналась во всём и сейчас будет её изобличать. Как вести себя дальше?