"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
Катя улыбнулась, догадываясь, о чем он говорит:
— Чувствую…
— Хорошо, что ты теперь близко к Амуру. Днем наш берег как на ладони.
— Больно…
— Почему же?
— Близко слишком. Зовет вроде… Так бы и пошла, кажется, по Амуру…
— Пойди!
— А кто здесь останется? Кто вас оберегать будет?
Он недоуменно скосил глаза в ее сторону. Ему почудился какой-то намек.
— Меня побережет вот тот капитан Сигэки.
— Если бы вас мог сберечь капитан Сигэки, то не понадобилась бы я…
— Ты?! — Это был уже не намек. Что-то важное
— Оттуда, откуда и вы…
— Постой, постой… Тут что-то непонятное. Я узнал о своей командировке от нескольких лиц.
Катя засмеялась:
— Не от нескольких, а от одного лица.
Он напугался. И было от чего напугаться. Здесь знали, выходит, все, что творилось на левом берегу.
— Меня вызвал Комуцубара… — повел Катю в сторону от тайны Поярков.
— Вызвал, но не послал.
— Перестань! Это не так уж смешно.
— Конечно, не смешно. Все очень серьезно, главное, рискованно. Товарищ Семен это учитывал…
Он отшатнулся от Кати. Раскрыт! Полностью раскрыт!
— Какой Семен?
Катя положила руку на плечо Пояркова и, как когда-то, тронула кончики его волнистых волос:
— Товарищ Семен поручил мне и поберечь вас, Борис Владимирович.
— Так ты?!
Она вздохнула облегченно:
— Я…
Он обнял ее и стал целовать. Целовать от радости, от счастья, которое охватило его. Рухнула какая-то преграда, высокая, непроходимая, страшная. Рухнула вдруг. И все стало светло, хорошо, неповторимо хорошо.
— Люба… Люба…
Утром Янагита потребовал от Пояркова расписку на пятнадцать тысяч долларов.
Это было утверждение кандидатуры Корреспондента и согласие на оплату информации. Только почему пятнадцать тысяч? Разговор шел о десяти. Или второй отдел приплюсовал сюда вознаграждение за рану, полученную Сунгарийцем при переходе границы?
Янагита ничего не объяснил. Он вообще произнес всего три слова:
— Деньги получите в Благовещенске
Надо было еще проститься с Катей. Не повидав ее, он не мог уехать. Теперь не мог.
Они как бы случайно встретились на почте. Катя писала кому-то письмо, пристроившись на краю длинного, с перегородками стола. Поярков вошел, взял в окошке бланк телеграммы и. отыскивая место, где бы можно было набросать небольшой текст делового сообщения Дальгосторгу, увидел свободный стул рядом с «незнакомой» женщиной. Конечно, он воспользовался им. Сел и принялся сочинять телеграмму.
Катя еще утром составила свое письмо и теперь ждала момента, чтобы передать послание адресату. Когда Поярков оказался рядом, она сдвинула листок вправо и дала соседу возможность прочесть первую строчку. Собственно, все письмо состояло из одной строчки, другие только предполагались, и для них было оставлено место — целая страница.
«Ни о чем не тревожься. Он (читай Янагита) лишь пугает. Это тактика».
Поярков прочел и вписал ответ:
«Догадался. О нем не надо. О себе…»
Она:
«Что о себе?»
Он:
«Все!»
Потом заговорили торопливо, перебивая
«Грустно…»
«Мне — тоже. Думай о будущем!»
«Боюсь».
«Не смей! Ты ведь сильная».
«Люблю, потому страшно… Я не одна теперь».
«Обо мне не беспокойся. Береги себя. Всегда. Каждую минуту».
«Боже мой, если бы я знала, что будет так трудно!»
«Нам всегда трудно»
«Тебе легко. Ты через час будешь дома. А я?»
«И ты… Только немножко позже».
«Кажется, это последняя минута…»
«Их будет много-много».
«Где?»
«Там. На нашем берегу…»
Она покачала головой.
«Скажи что-нибудь! Хочу слышать твой голос».
Он прошептал:
— Люба…
Она положила руку на его ладонь и пожала ее.
— Прощай!
— Не смей так!
— Все-таки прощай. Возьми этот листок на память
— Не могу…
— Тогда брось в Амур.
Он встал. Лицо его было бледным. Ужасно бледным, и губы дрожали.
Катя поняла, что он уходит, что время истекло. Их время. А казалось, что его так много. Вечность.
— Ах, да… Прочти это. Потом.
Она открыла сумочку, достала сложенный вчетверо, а может, и больше листочек, отдала его Пояркову:
— Только уничтожь! Обязательно уничтожь…
В каюте он развернул листок.
«В. Ф. повесился у себя в фанзе. Говорят, он работал на китайцев. Может быть!»
На робком огне зажигалки клочок горел долго. Очень долго. Поярков успел подумать о судьбе разведчика, которому уготован печальный конец за каждым поворотом. Он знает об этом и все же идет. Сворачивает и снова идет. И иногда, лишь иногда доходит до цели.
Еще подумалось о японце, который сказал в фанзе Веселого Фына: «Я предпочитаю расстреливать тех, кто проявляет к нам недружелюбие…»
Фыну было суждено принять этот приговор.
Нужен был портрет Корреспондента. Того самого Корреспондента, которого назвали Большим.
Если появился на свет человек и не только появился, но и сказал уже что-то, обратил на себя внимание собственным существованием, возникает желание, даже потребность настоятельная лицезреть его. Каков он?
Сотворяя Большого Корреспондента, как-то не подумали о естественном желании японцев увидеть его. Взглянуть в лицо. Просто взглянуть, а потом отметить для себя: «Глаза у него, оказывается, синие! И с раскосинкой. Или нет, не с раскосинкой. Миндалевидные! И нос широкий. Смешной нос. Губы полные, с наивной складкой в уголках. Простачок. Хотя простачок не совершит такого смелого и рискованного шага. Тут натура волевая, со склонностью к авантюре. Следовательно, на портрете губы тонкие, плотно сжатые. Их даже не видно, едва приметная линия. И нос неширокий. Точеный, с горбинкой Подбородок острый, выступающий вперед.