"Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22

Карпов Владимир Васильевич

И обрадованно захлопал в сухонькие ладошки.

Мать вынула из-под тряпицы кусок пирога с картошкой, со вздохом подала Феденьке:

– Поешь, болезный. Ради Христа-спасителя…

Феденька схватил пирог и ускакал на одной ножке.

Шум разбудил пьяного отца. Он свесил голову с лежанки, крикнул:

– Коляча, слышь, сынок? Почем нынче подрядился? Гляди, не продешеви!

Сыну Кондратьевых, Николаю, шел семнадцатый год. Был он крут в плечах, высок, сапоги носил сорок четвертого размера. Девки уже засматривались на него, но он их не замечал.

А когда в престольный праздник или просто так, под настроение, выходили мужики двух соседних деревень "стенка на стенку", то Колю брали в "бойцы" за деньги, и шел он к тем, кто давал больше.

Коля вышел из-за занавески, на ходу застегивая рубашку, в упор посмотрел на отца. Тот сник под взглядом сына, пробормотал:

– Да мне немного. На шкалик и ладно, - и отвернулся к стене, поняв, что шкалика не будет, и Коля, как всегда, разгадал нехитрый его ход: "Я к сыну с сочувствием, а сын мне за это - водочки".

Мать перекрестила Колю, сказала, сдерживая слезы:

– Наше дело крестьянское. Пахать да сеять. А ты?

– А что я, - вздохнул Коля.
– Изба того гляди завалится, вон ее всю грибок сожрал. А много нынче пахотой заработаешь?

– Сон я видела, сынок, - тихо сказала мать.
– Будто идешь ты по воде в красной рубахе, глаза закрыты, мы с отцом зовем тебя, а ты не откликаешься…

– Эх, мать, - усмехнулся Коля, натягивая сапоги, - мне вон каждую ночь сахарная голова снится, а проснусь, кукиш облизну, и на том спасибо.

Он повернулся к дверям.

– Зря смеешься, сынок. Вчера батюшку встретила, отца Серафима, про этот сон ему рассказала, а он нехорошо на меня посмотрел, пронзительно, и сказал непонятно: скоро, говорит, будет в твоей жизни перемена и в жизни сына тоже. Я спрашиваю - какая? А он глазами зыркнул и ни слова в ответ. Это как?
– мать тревожно посмотрела на Колю.

– А никак, - беззаботно отозвался Коля.
– У батюшки своя жизнь, у нас - своя.

Коля вышел на крыльцо, ткнул ногой покосившийся, черный от времени стояк, потом бросил подвернувшемуся псу кусок пирога: "Гуляй, пока пьяный отец на воротах не повесил", - и зашагал, выбирая места посуше.

Шел ноябрь 1917 года. Осень припозднилась, осины еще не растеряли листву и звонко шелестели, высоко синело небо, брехали собаки, сизый дымок тянул над гнилыми крышами…

Мужики выходили со своих дворов и, неряшливо меся грязь, вливались в общий поток. Шли они на забаву. Шли умирать. Кто от меткого удара в висок или в грудь, кто от перепоя в честь победы грельских над прельскими или прельских над грельскими - уж кому больше повезет.

Голосили бабы; вскрикнет одна, заведет дурным голосом вторая, поддержит третья, и через минуту над всей деревней уже висит-переливается не то собачий вой, не то крик по новопреставленному кормильцу.

Коля ловил на себе завистливые взгляды и гордо выпячивал подбородок - знай наших, мелкота недоделанная, собирай копейки, кому жизнь дорога, кто больше даст, в ту стенку и стану, а противоположной стенке тогда все одно - каюк.

Вышли на площадь.

В глубине взметнулась пятью куполами церковь, сбоку - добротный поповский дом под железной крышей, в пять окон, с наличниками глухой резьбы, с петушком на трубе.

Соседи - прельские - уже выстраивали стенку; от мужика к мужику ползла четверть - редко кто отказывался, а последний - хлипкий, низкорослый мужичонка, побулькал, утер губы и поставил бутыль подальше, чтоб не разбили.

Подошел Феденька, ехидно улыбнулся:

– Ты, Коляча, злой. Злой, как черт!

– С чего ты взял?
– ответил Коля, взглядом ища поддержки у мужиков.

– То и злой, - Феденька перестал улыбаться.
– В прошлый раз Пустошина под ребра хватил. Худо! Ох, худо. Три дня Пустошин маялся…

– Пошел вон, дурак, - сказал Анисим Оглобля, всегдашний Колин подручный, здоровый, с туловищем бочкой и длинными тощими руками, из-за которых и получил прозвище.
– Пошел!
– Анисим ткнул Феденьку, и тот опрокинулся в грязь, нелепо задрав ноги. Поднялся, тщательно отряхнулся, сказал, глядя поверх Колиной головы:

– Что жизнь человека? Так, дрянь. Человека обидеть - что плюнуть, - и в упор посмотрел на Колю.
– Сон вспомни: зовешь родителей, а дозваться не можешь…

И хотя Феденька сказал сон наоборот и вроде бы не угадал, Коля вздрогнул, и ему стало страшно.

Подошел церковный староста Тит. Сам он по причине крайней худобы и бессилия никогда в драках не участвовал, но зрелище любил, взбадривался, когда тугая струя крови ударяла в землю из перекошенного мужицкого рта, похрюкивал от восторга и тихо ругался матом - чтобы "уравновесить нутро".

– Десять рублей, - голосом скопца сказал Тит.

Коля переглянулся с Анисимом. Тот отрицательно покачал головой, и Коля понял, что цена не окончательная, будет торг.

Предводитель прельских, немногословный, похожий на медведя Силантий буркнул:

– Двадцать.

– За прельскнх мы нынче, - подытожил Коля.

– А совесть у тя есть?
– обиделся Тит.
– Ты где родился-крестился, ирод, ежели за лишнюю десятку родные Палестины продаешь?

– Сам не будь жидом, - солидно возразил Анисим.
– Дай нам тридцать сребреников - мы прельских сей же секунд, как Иуда Христа, продадим… - Анисим захохотал.

– Тьфу!
– в сердцах плюнул Тит.
– Накажет вас бог.

– Встали, - Коля занял место в стенке прельских. Анисим - рядом с ним.

– Прельские грельским всегда юшку пускали!
– начал кто-то.

– У прельских бабы квелые, ж… прелые!
– с достоинством ответили грельские.

– Ах ты, срамник, - Коля играючи ткнул говорука, и тот повалился, хватая ртом воздух.

– Бей!
– завопил Анисим и начал молотить направо и налево.

Все смешалось, над толпой повисла густая брань. Кто-то поминал бога, кто-то призывал чертей, а кое-кто уже лежал, корчась от боли, сплевывая кровавую слюну.

Навстречу Коле метнулся мужичок - тот, что последним пил из четверти, в руке - подкова.