"Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
– Не тоже мне, - завелся швейцар.
– А вчера один такой, вылитый вы, медведю хрустальный глаз выбил! А вот поди найди теперь второй такой глаз!
Медведь и вправду был одноглазый. Маша взяла Афиногена под руку и увела в зал.
– С прислугой пререкаются только хамы, - объяснила она Афиногену.
– Кто вы внутри - этого я не знаю, но снаружи вы вполне порядочный человек. Так вот, извольте соответствовать!
– Слушаюсь, - поклонился Афиноген, изящно подвигая Маше стул.
Подлетел накрахмаленный официант:
– Столик не обслуживается.
– А какой обслуживается?
– Афиноген
– Не могу знать, - с затаенной насмешкой сказал официант.
– Ах, не можешь знать… - с неожиданно нагловатыми интонациями протянул Афиноген.
– А если я тебя, мерзавца, в бараний рог сверну? Пшел, болван!
Мария удивленно раскрыла глаза - она никак не ожидала от Афиногена такой прыти.
– Прощенья просим, - забормотал официант.
– Мы вас, того-с, не знаем, новенькие-с вы… Сей же секунд все будет в лучшем виде! Чего изволите?
– Значит так, - сказал Афиноген.
– Претаньер, беф-бе-шамель, равиоли, попьеты, кавказское номер двадцать три… Не возражаешь ты, дорогая?
– Нет… дорогой, - запинаясь, произнесла Мария.
Официант сделался зеленым.
– Ваше высокоблагородие, - сказал он с тоской.
– Революция была, вы верно изволили забыть? Нет этого ничего. В помине нет!
– Лангет де беф?
– Упаси бог!
– официант взмахнул полотенцем.
– Кольбер? Бретон? Субиэ? Вилеруа?
– продолжал допрашивать Афиноген.
– Что есть, наконец? Отвечай, болван!
– Самогон-с!
– официант деликатно кашлянул в кулак.
– И для вас, только для вас лично, поверьте, - студень из лошадиных мослов.
– Неси, - кивнул Афиноген.
Официант умчался.
– А я не знала, что вы закончили пажеский корпус, - улыбнулась Мария.
– Вчера весь день перед зеркалом зубрил, - сказал Афиноген.
– Слушай… А чего это я ему наговорил? В книжке перевода нет, может, ты знаешь?
Пока шел этот разговор, Коля и Никифоров стояли на галерее и наблюдали за Афиногеном и Марией. Коля мучился, завидовал Афиногену, но о Маше старался не думать.
– Болтают, а о деле нисколько и не думают!
– сказал Коля ревниво.
Никифоров внимательно посмотрел на него:
– Втюрился?
– Кто?
– покраснел Коля.
– Да уж не я, - заметил Никифоров. Маша ему самому нравилась, но он считал, что ее дворянское происхождение раз и навсегда кладет между ними непреодолимый барьер.
– Ну, и не я!
– Коля покраснел еще больше. В словах и тоне Никифорова он безошибочно уловил осуждение, легкую зависть, а главное, непререкаемое требование: не имеешь права, Кондратьев. Подумай и остановись, пока не поздно!
Поняв все это, Коля спасовал. И поэтому сказал: "Ну, и не я!" Потом, много лет спустя, когда в самые трудные минуты Николай Кондратьев ни разу не позволит себе словчить, уйти от ответа, когда непререкаемая честность станет главным законом его жизни, он однажды признается своей жене: "А знаешь, - скажет он ей, - был случай, когда я едва не предал одного человека…" И жена будет успокаивать его.
Оркестр заиграл танго. К Афиногену и Марии подошел хлыщеватый завсегдатай ресторана в визитке, небрежно поклонился:
– Па-азвольте вашу мамзель на тур танго!
– Отвали… - холодно сказал Афиноген и взглянул на Машу.
Она
– Ага, - хлыщ в раздумье почесал переносицу.
– Тогда я без вашего позволения присяду… У меня, собственно, не к вам дело, а к мамзеле. Значит, так: вы, мамзель, пока молчите - до тех пор и дышите. Понятно объяснил?
– Яснее ясного, - Афиноген схватил собеседника за воротник рубашки, притянул к себе.
– А теперь - отвали, потому что я сейчас сосчитаю "раз, два, а на счет "три" у тебя в голове будет дырка.
– Афиноген сунул в лицо наглеца ствол нагана.
– Уже ушел, - хлыщ ретировался.
Афиноген незаметно посмотрел на галерею. Никифорова и Коли там уже не было, и Афиноген понял, что они все видели и примут необходимые меры.
– Идемте, я провожу вас, - сказал Афиноген Маше. Вышли в вестибюль. Около медведя стоял Коля.
– Афиноген, дуй на улицу, - сказал он.
– Марию Ивановну провожу я.
– Это еще почему?
– обиделся Афиноген.
– У меня что, нос кривой?
– Да не в этом дело, - рассердился Коля.
– Приказ Никифорова. Может быть нападение, а я как-никак раз в пять посильнее. Или нет?
– Нападение?
– переспросила Маша.
– Я боюсь!
– Со мной?
– обиженно спросил Коля.
– Несерьезно, барышня.
…Афиноген подошел к Никифорову в тот момент, когда Никифоров инструктировал сотрудников оперативной группы.
– Сейчас они выйдут, - говорил Никифоров.
– Разберем их по одному. Товарищам, на которых форма, - вести свой объект до очередного поста и передавать. В свою очередь принявший ведет до следующего поста, ясно? Вот они.
Из ресторана выкатилась ночная компания, человек шесть разношерстно одетых людей. Среди них был и невесть откуда появившийся Плавский. Но Маша уже ушла, и опознать Плавского было некому.
– Вы трое идите за легавым и девчонкой, - приказал Плавский, - остальные за мной…
Бандиты разошлись в разные стороны.
– Эти трое явно пошли за Колей, - встревоженно сказал Афиноген Никифорову.
– Что будем делать?
– Коля справится сам, - уверенно сказал Никифоров.
– Мы идем каждый за своим. Давай…
Они тоже разошлись.
…Один из сотрудников опергруппы, неудачливый Воробьев, шел за хлыщеватым бандитом - тем самым, который подходил в ресторане к Афиногену и Маше. Бандит шагал торопливо, не оглядываясь. Воробьев не отставал, стараясь оставаться незамеченным. Предчувствие удачи охватило его. Он подумал, что этот тип наверняка приведет его либо к конспиративной квартире, либо к какому-нибудь притону. И останется только запомнить адрес и не медлить с облавой. И тогда - прощай выговор и даже наоборот - всеобщее уважение и почет придут к Воробьеву, и все поймут, что случай на квартире Жичигиных, когда он оставил пост без приказа, поддавшись на провокацию Кутькова, - не более чем досадное недоразумение. А после удачного окончания операции - Воробьев уже иначе, чем удачной, ее и не мыслил, - придет он к себе на завод "Гужон", откуда комсомольская ячейка направила его на работу в МУР, и скажет: не ошиблись вы, братцы, в Воробьеве. Прирожденный сыщик Воробьев, даром, что даже книжечек о Нате Пинкертоне сроду не читал… Да ведь не боги горшки обжигали.