Военные приключения. Выпуск 3
Шрифт:
Итак, чувство горечи, обиды, разочарования ряда матросов, Подобное, не будем скрывать, испытывал и командир лодки Александр Иванович Маринеско, мягко говоря, «задержавшийся в гостях» у хозяйки финской гостиницы-ресторана после встречи Нового года. Вольность, допущенная командиром, справедливо бросила тень на его доброе имя.
Так возникло парадоксальное явление: еще вчера героически проявившие себя в море, в боевом походе, командир и некоторые члены экипажа оказались как бы опальными, так как были повинны в прегрешениях.
Можно без преувеличения сказать: весь экипаж подлодки ждал выхода в боевой поход как возможность реабилитировать свой коллектив делом. Каждый мечтал о больших и звучных победах, которые сразу доказали бы, что моряки «тринадцатой»
Психологически можно понять сложившуюся ситуацию. Естественно, что каждый человек имеет право на «разведку» после нелегких испытаний морем в боем. Недаром даже такой строгий в вопросах дисциплины, субординации и нравственности человек, как начальник Главного политического управления Военно-Морского Флота армейский комиссар 2 ранга Иван Васильевич Рогов уже в самом начале войны на совещании политработников заявил: «Снимите с людей, ежечасно глядящих в глаза смерти, лишнюю опеку. Дайте вернувшемуся из похода командиру встряхнутся, пусть он погуляет в свое удовольствие, он этого заслужил. Не шпыняйте его, а лучше создайте ему для этого условия»…
«Иван Грозный», как звали Рогова моряки, прекрасно понял психологическое состояние людей в условиях боя, особенно же — в условиях боя подводного, когда особую трудность составляет неопределенность положения. Невыносимо тяжело из-за невозможности своими глазами посмотреть на опасность, сориентироваться и что-то предпринять. А больше того — из-за невозможности «дать сдачи», когда тебя засыпают глубинками или по борту скребут минрепы минного заграждения. Все это до предела напрягает нервы, создает настоящий психологический стресс, а порой и нервные срывы.
Вероятно, подобные рассуждения имели место, когда комдив А. Е. Орел с комбригом и командующим флотом решали, как поступить с допустившим ошибку командиром и провинившимися его подчиненными. И хорошо, что возобладал здравый смысл: экипаж был отправлен в боевой поход. Как сказано было в напутствии, чтобы «кровью смыть позор».
Обрадованные таким исходом дела, воодушевленные тем, что им верят или, по крайней мере, хотят верить, моряки «тринадцатой» шли в море, вернее, не шли, а как бы летели на крыльях, готовые в любую секунду, встретив врага, нанести ему удар — меткий, стремительный, несущий возмездие. И, как мы уже знаем, добились своего. Все пять торпед, выпущенных и из носовых, и из кормовых торпедных аппаратов, попали в цель и нанесли врагу страшнейший урон.
Чья заслуга в этих победах? Разумеется, рулевого-сигнальщика Анатолия Виноградова обнаружившего в тяжелейших погодных условиях лайнер «Вильгельм Густлоф»; естественно, гидроакустика Ивана Шнапцева, в какофонии подводных шумов и собственных помех лодки определившего точные пеленги на «Густлофа», а затем и на «Генерала фон Штойбена»; само собой разумеется, всех мотористов а электриков во главе с инженер-механиком Яковом Коваленко, в немыслимых обстоятельствах позволивших «тринадцатой» догнать лайнер, выйти в атаку на транспорт; конечно же, торпедистов, руководимых командиром «бече» Константином Василенко, умело подготовивших торпеды, которые дошли до бортов вражеских судов; безусловно, старпома Льва Ефременкова и штурмана Николая Редкобородова, безукоризненно рассчитавших курс лодки на поиске и данные для выхода в атаку; наконец — командира Александра Ивановича Маринеско, сумевшего не только найти тактически грамотные, хотя и весьма рискованные, решения, но и сконцентрировать усилия всех своих подчиненных на обеспечение их выполнения. Причем особо — этого человека, храбро принявшего на себя все возможные последствия неудачи, не безрассудно, а глубоко продуманно ведшего экипаж на подвиг.
Следует отдать Александру Ивановичу должное еще и в том, что даже в минуту бурной радости всего экипажа он не терял головы, оставался по-прежнему собранным, внутренне мобилизованным. Море есть море, тем более военное. Ведь с окончанием атаки не кончается война, справедливо полагал он. Враг может нанести удар в самый неподходящий
…Наступили третья сутки подводного перехода «тринадцатой» из заданного района в базу. Через каждые час-два старпом, замполит или сам командир обходил отсеки подлодки, чтобы удостовериться, что везде по-прежнему поддерживается тишина, позволяющая самим, оставаясь неслышимыми, слышать все вокруг; убедиться, что электрики и трюмные, рулевые и гидроакустики, другие специалисты предельно собраны, добросовестно несут вахту. Проходя по отсекам, офицеры накоротке напоминали морякам о суровом законе войны: кто расслабился, успокоился, почил на лаврах одержанной победы, тот рискует.
— Недаром говорят: риск — дело благородное. Я и сам не прочь рискнуть, — повторял Александр Иванович. — Только нужно каждый раз разобраться, а нужен ли он, что он дает, такой риск?! В любом случае риск должен быть оправданным, иметь определенную цель. Риск ради бахвальства я не признаю…
Ближе к вечеру, когда подводная лодка, по штурманским расчетам, уже подходила к небольшому островку Готска-Сандэ, что располагается у северной оконечности острова Гогланд, командир приказал боцману подвсплыть под перископ. Николай Степанович Торопов мгновенно переложил горизонтальные рули на всплытие. Лодка, приподняв нос, заскользила к поверхности, 20 метров, 15 метров глубины… Сейчас уже вполне хватало выдвинутого перископа, чтобы увидеть, что там, над волнами. Маринеско сжал ладонями рубчатую поверхность перископных рукояток, повел их вправо. Перед его глазами побежала рябь зеленоватых волн, за которыми угадывались тяжелые скалистые очертания дальнего островка. Но тут же послышался торопливый доклад младшего гидроакустика матроса Вячеслава Никишина:
— Слева 145 градусов — шум винтов подводной лодки!
Никаких ориентировок о выходе наших подлодок в шифрограммах, поступивших из штаба бригады, командир не получал. «Логически рассуждая, — так Александр Иванович уверял себя, — командование ни в коем случае не могло построить график выхода и возвращения своих лодок так, чтобы они встретились в подводном положении на одном фарватере». Вывод был однозначным: враг, каким-то образом узнав, где пролегают пути наших лодок, возвращающихся в базу и выходящих из базы, устроил засаду.
Была дорога каждая секунда — промедление грозит гибелью.
— Боевая тревога! Боцман, держать глубину 40 метров! — принял решение Маринеско.
Щелкнули манипуляторы горизонтальных рулей. Крохотный воздушный пузырек на рубиновом фоне дифферентометра медленно пополз вправо — один градус, два, три… Лодка, набирая скорость, неслышно пошла на глубину.
«Что же сейчас делает та, которая в засаде? Как угадать ее дальнейшие маневры?»
Началось состязание умов, состязание командирской грамотности, опыта, смекалки, интуиции…
— Лево на борт! Акустик, внимательнее слушать лодку!
«Тринадцатая», послушная рулю, покатилась влево, курсом на вражескую субмарину. Но и на ней, несомненно, был опытный командир.
— Лодка повернула вправо! — доложил акустик Шнапцев, сменивший по боевой тревоге более молодого товарища.
Теперь вражеская подлодка уходила от «тринадцатой», приводя ее на невыгодно острый курсовой угол. Фашистский командир явно не желал подставить борт своей субмарины под торпеды «С-13». Сложная, хитроумная это игра — поиск момента для точного торпедного залпа, когда ни один из противников не видит другого. Только шум винтов — единственная зацепка, единственный ориентир. Если гидроакустик — мастер, если у него тонкий слух и точное знание характерных оттенков изменения звука при поворотах подлодки, есть шанс выйти победителем. Но если на акустической станции недостаточно опытный и умелый специалист, человек, страдающий хотя бы элементарными погрешностями слуха, если он слабо разбирается в едва заметных оттенках звука и не способен отличить, в каком положении субмарина противника, куда она поворачивает, идет на лодку или от нее, — никаких шансов остаться в живых, а не то чтобы одержать победу!