Военные приключения. Выпуск 5
Шрифт:
Артем заторопился. Теперь-то ясно было, что пожар начался не от разряда сухой грозы — там бы картина была совершенно иная. Выйдя на середину выжженного клина, Артем огляделся: никого в ничего, кроме обугленных деревьев да черного пепла под ногами.
Он прошел еще метров сто, пока не уперся в дальний угол тупого треугольника, который своим основанием уходил строго вверх по склону. Здесь внимательно осмотрелся, стараясь найти причину пожара. В одном месте, почти у самой вершины этого страшного треугольника, ему бросилась в глаза огромная лиственница. Поначалу он даже не смог понять, чем же она показалась ему подозрительной, просто интуитивно скорее почувствовал, нежели понял, что именно отсюда
Видимо, кто-то развел здесь костер и даже не заметил, как занялась огнем подсушенная крона. А долго ли смолистому дереву схватиться страшным пламенем!
Он подошел к лиственнице и вдруг остановился, насторожившись. Под самым корнем чернел залепленный сажей и копотью глубокий щелистый провал. Вдобавок ко всему здесь устоялся запах, который перебивал даже вонючую гарь. Так сильно могла разить только сгоревшая в огне рыба. Причем не килограмм и не два. И даже не десять.
Появилось ощущение опасности, и он невольно оглянулся. Однако вокруг никого и ничего. Только у протоки трещала болтливая сорока. Видимо, это была хорошо замаскированная землянка, где не только хранили, но и коптили выловленную кету.
Стараясь не провалиться, Артем обошел прогоревшую дыру и, разбросав слой пепла, увидел обозначившиеся контуры массивной дверцы с кольцом. Теперь уже никаких сомнений не оставалось. Надо было только выяснить, не сгорел ли кто в браконьерской землянке.
Артем осторожно откинул дверцу. В лицо шибанул смрад сгоревшей рыбы, и он, носком сапога пробуя земляные ступеньки, спустился вниз.
Сверху, из щели, куда вырвался разъярившийся в просторной землянке огонь, падал дневной свет, преломлялся в поднятой копоти, и от этого выжженное нутро землянки казалось каким-то нереальным. Будто запойный художник, набравшийся до красных чертиков, рисовал всколыхнувшуюся в его сознании «натуру».
— Эй… Есть кто живой? — негромко спросил Артем.
Ни звука.
Он осмотрелся еще раз и, стараясь не споткнуться, прошел в затененный угол. К этому времени глаза успели привыкнуть к полумраку, и он смог разобрать наполовину уничтоженное убранство. Неподалеку от него сиротливо чернела жестяная печка «буржуйка»; открытая дверца висела на одной петле. Отсюда и вывалилась головешка, от которой зачался деревянный пол, потом нары, остов которых сиротливо торчал неподалеку, грубо сколоченный стол, рухнувший вместе с вместительным эмалированным тазом, в котором мыли икру. Ну а потом уж схватились прокопченные тушки кетин, развешанные под потолком. Они-то вместе с досками, которыми был обит потолок, и дали основной огонь, пробивший настил и вырвавшийся наружу. А там пошло-поехало…
В глубокой нише, что темнела у входа, грязной грудой валялось несколько разбитых бутылей, из которых растеклась темная, схватившаяся корочкой жижа. Артем нагнулся, потрогал пальцем — икра. Видно, дело тут было поставлено на широкую ногу. И улов был богатый. Кто-то просидел здесь не один день.
Удивленно покачав головой, Артем представил, как хозяин или хозяева этой землянки ставят на ночь крупноячеистые сети, а утром, сторожко прислушиваясь к любому шуму, выбирают из ячей икорную кету, которая испокон веков идет сюда на нерест. Чтобы рыбинспектора на себя не навести, потрошили рыбу в одном из ручьев, которые, скатываясь с сопок, вливались в протоку.
— Вот сволочи! — изумился Артем, впервые увидевший столь широко поставленное «дело». Он осторожно обошел разбитые бутыли, присел подле обгоревших досок стола, которые рухнули при пожаре с невысоких козел, заменявших ему ножки. Рядом валялись лопнувшие пачки с рассыпанной солью, какие-то банки, видимо, с тушенкой.
— Перекушали, видно, — пробормотал он и вдруг наткнулся взглядом на вещь, которая заставила его податься вперед. Около рассыпанной пачки соли лежал широкий охотничий нож с грубо выделанной костяной ручкой.
— Ах ты ж… — пробормотал Артем. Все еще не веря, что это тот самый, он рукавом обтер рукоять, и на ней явственно проступили коряво вырезанные буквы — СТЕПАН.
— Ах ты ж!.. — выдохнул Артем, медленно разгибаясь. Теперь он наверняка знал, что это за Степан, оставивший свой автограф в сгоревшей землянке. Он сунул нож за голенище и выбрался на воздух. Пока спускался к протоке, созрело окончательное решение: команде ничего не говорить, а дальше видно будет.
II
Пожар они добили на четвертые сутки, к утру, когда полностью сошла августовская ночная роса и над выжженным склоном сопки ярко высветилось солнце. До конца измотавшиеся, парашютисты и присланные им в помощь лесхозовские рабочие стащили на очищенную для вертолета поляну парашюты, шанцевый инструмент и прочую «дребедень», без которой не обойдешься на пожаре.
Игорь Кравцов, считавший себя далеко не самым слабым парнем и когда-то довольно-таки неплохо выступавший в полусреднем весе на университетском ринге, с ног валился от усталости и только диву давался, как это у Шелихова хватило сил обежать с наполненным водой ранцем наиболее опасный склон, затушить дымящиеся пни, залить их водой. Сам же он только и смог, что перемотать пленку «Зенита» да сделать несколько кадров пожарища, где совсем недавно буйствовал красками этот небольшой кусочек дальневосточной тайги, гнездились птицы, хозяйничали любопытные бурундуки, маслянисто блестели шляпками грибы.
Вертолет прилетел за ними, когда вовсю грело солнце, были простираны и высушены у костра портянки, парни смыли с себя тягучую, жирную копоть лесного пожарища. Колосков с Мамонтовым успели соснуть немного и теперь подкреплялись разогретой на огне тушенкой с черствым хлебом, запивая все это грузинским чаем № 36, которого на прокопченный чайник потребовалось две полные пачки.
Когда погрузились со всем скарбом в гудящую машину и расселись на жестких дюралевых скамейках, на команду навалился тот страшной силы сон, когда совершенно ничего не снится и кажется, что прошедшие полтора часа пролетели как одна минута. И только Шелихов находился в состоянии непонятной полудремы. После того как он обнаружил сгоревшую землянку, Артем больше уже ни о чем не мог думать. Самодельный охотничий нож мог принадлежать только его шурину — Степану Колесниченко. Мысли набегали одна на другую, прогоняли сон.
Словно рок какой-то сводил дорожки Степана и Артема Шелихова. Сводил жестоко, расстраивая семейные узы, порождая ненависть, а ведь сколько раз он по-хорошему предупреждал шурина, чтобы тот бросил свое «прибыльное» дело. А вот нет — так и тянет мужика на браконьерство. Ведь и эта землянка нечто иное, как умело сделанный таежный схрон, в котором можно накоптить центнеры ценной, дорогостоящей рыбы, припрятать до поры до времени несколько емких бутылей красной икры собственного посола. Теперь понятно стало, откуда у Степана появлялись сумасшедшие деньги и он мог заваливать сарай пустой стеклотарой из-под местной «бормотухи», которую величали «Волжским» вином. Видно, какая-то местная сверхумная голова закупила где-то на стороне эту партию этикеток, предназначенную лет на сто вперед, приобщая тем самым любителей «бормотухи» к великим географическим понятиям.