Военный Петербург эпохи Николая I

Малышев Станислав Анатольевич

Совсем другие балы — с самым избранным обществом — давала петербургская знать. У подъезда останавливались, высаживая гостей, самые дорогие экипажи с гайдуками на запятках, жандармы сдерживали толпу любопытных, в дверях гостей встречал величественный швейцар в одежде, богато расшитой золотом. На парадной лестнице стояли, а в больших светлых залах с колоннами бесшумно двигались вышколенные лакеи, нередко, по традиции, одетые в ливреи и парики в стиле прошлого, XVIII, столетия на хорах играли лучшие оркестры, гостей ждали изысканные блюда, на устройство тратились огромные средства. Здесь танцевали, смотрели на танцующих, прогуливались по залам и гостиным, сидели за карточными столами генералы и титулованные офицеры самых престижных полков, флигель-адъютанты, генеральские адъютанты, высшие сановники, придворные вельможи, самые аристократические дамы и девицы, «золотая молодежь», графы, князья, русские и иностранные дипломаты и, наконец, нередко сам государь с государыней и другие члены августейшего семейства. Все это объединялось названием «свет», или «большой свет», «высший свет», «высшее общество», «светское общество». В это общество стремились попасть, его ненавидели и высмеивали те, кого оно не признавало, его мнением дорожили, на него завистливо любовались снаружи, его изучали и препарировали изнутри, оно диктовало своим членам и кандидатам неписаные законы этикета, поступков и самой жизни, оно одновременно притягивало и отвращало, но все равно оставалось притягательным. Пушкин, Лермонтов, Одоевский, Марлинский и целый ряд неизвестных нашему веку литераторов на страницах своих произведений злословили по адресу высшего света и наделяли своих вымышленных персонажей чертами реальных

представителей этой среды.

Бал у Вонлярлярских. Худ. И.И. Шарлемань. 1852 г.

В этом кругу вращались гвардейские офицеры-аристократы, которым посчастливилось иметь родню и связи. Их свободное от службы время заполняли балы, рауты (так назывались торжественные званые вечера без танцев), музыкальные вечера у частных лиц, где избранное общество слушало приглашенную знаменитость, званые обеды, просто небольшие вечера со светскими разговорами, спокойной, неазартной карточной игрой и хорошим ужином и, наконец, визиты — короткие посещения светскими людьми друг друга по важным или пустяковым делам, с поздравлениями или просто от скуки.

Преображенец князь Имеретинский с восторгом, ностальгией и иронией вспоминал свои балы: «Сколько было аристократических барских домов, где все высшее общество и царская фамилия собирались на балы и рауты! На Невском проспекте, кроме домов Белосельской, графа Протасова и графа Строганова таких больше не помню, но на Большой Морской их число возрастало с каждым шагом… В конце Морской, по ту сторону Мойки, — огромный дом князя Юсупова, где в ту пору давались самые лакомые для светских людей и самые великолепные балы… Английская набережная была занята сплошь домами финансовой или придворной знати. На Дворцовой набережной — опять гнезда знати… Долго бы я не кончил, если бы стал их всех описывать… Балы и рауты большого света играли не последнюю роль в офицерском быту. Хотя немногие ездили в свет, однако, выражаясь словами генерала Микулина, „несколько преображенских воротников“ всегда можно было встретить на балах и раутах. После Венгерской войны я поселился с товарищем моим по Пажескому корпусу Александром Михайловичем Рылеевым. Мы стали выезжать в свет и там само собою отдаляться от казарменного забубенного житья». [148]

148

Имеретинский Н.К. Указ. соч. С. 558–559, 562.

Великосветский салон. Неизв. худ. Нач. 1830-х гг.

Не лишенный поэтического таланта князь Имеретинский с легкой усмешкой над собой описывает в стихах свой первый бал у сенатора, графа А.Г. Кушелева-Безбородко, на который он попал зимой 1850 года. Вещи, обыкновенные для опытных в свете людей, оказались для юного прапорщика в диковинку, произвели на него сильное впечатление и были упомянуты в зарисовке со множеством любопытных деталей. Здесь и плошки с горящими огнями, расставленные перед домом по случаю торжества, и томящиеся в передней лакеи гостей, и выстроившиеся на лестнице лакеи хозяина, и лучший в Петербурге того времени бальный оркестр Гунгля, и хозяин, лично встречающий дорогого гостя, престарелого генерала от инфантерии П.Н. Ушакова, бывшего начальника гвардейской пехоты, и сидящие за картами старики, и танцующая молодежь, а также традиционная последовательность танцев, нравы маменек и дочек, и шутливое отчаяние неловкого молодого офицера, которому свет не прощает ошибок.

Бал

Когда век юности прелестной Меня привлек на первый бал, Почин свой в танцах интересный Себе на память я списал. И вот сперва припоминаю, Как, поздним вечером, зимой При свете плошек подъезжаю К крыльцу по мерзлой мостовой. В передней всех цветов ливреи В углах толкаются, шумят, Шумят, и барские затеи Всечасно от души бранят. На ступенях, сукном обитых — Опять ливрейный красный ряд И Гунгля скрыпок знаменитых Аккорды издали звучат. Вхожу, смотрю, и в ослепленье Смущенный растерялся взгляд, Я отпустил в благоволенье Поклонов десять невпопад. Мне показалось, что читаю Во взглядах разговор немой: Вопрос: — Кто он? — Ответ: — Не знаю!.. Юркнул в толпу и проскользаю Я поскорей в другой покой. Повсюду там мирские власти Сидят у ломберных столов И сколько всевозможной масти Валетов, кралей и тузов! И сколько можно в них подметить, Кабы остаться на часок… Но что это? Еще звонок! Кого бежит хозяин встретить? Смотрю — он вводит генерала, А тот бредет едва, едва. Мне тотчас память подсказала, Что видела, что испытала Седая гостя голова. Полвека — срок ея служенья Престолам Бога и царей. Быть может, третье поколенье Сегодня пляшет перед ней. И этот воин закаленный Робеет от пытливых глаз, Как я, как прапорщик смущенный, Боится шаркнуть лишний раз. На отвлеченное сужденье Не стану время я терять. Пойду-ка в зал потанцевать, Хоть танцы — для меня мученье. В роскошной зале Гунгль играет, И опытный его смычок Давно уж прыгать заставляет Толпу послушных праздных ног. Я сам на этот раз решился Полькировать изо всех сил… На первом туре с такту сбился, На старых барынь повалился И даме ножку отдавил! Лорнеты женские, мужские Блеснули и в меня впились. Заговорили взоры злые: «Птенец, летать не торопись». Нагрянул мне для утешенья Кадриль… по крайней мере, в нем Немного надобно уменья, Чтоб не ударить в грязь лицом. Вот, я скорей заторопился Места и даму отыскать, Расшаркался, приосанился И приготовился начать. Опять

беда! Гляжу: бежит Мой vis-a-vis ужасно красный. И мне с волненьем говорит: «J’ai pas de dame». О, я несчастный. Ну что тут делать, посудите. Я via-a-vis не упустил. Твержу ему: «Не погубите, Пока хоть тетушку ведите!», Напрасно я его молил. Пропал кадриль… с тех пор решаюсь Бесстрастным зрителем стоять. И поневоле принимаюсь За всеми всюду наблюдать. Со мной, у стенки, повсеместно И чинно рядышком сидят «Les bonnes Mamans» — уста и взгляд Их улыбаются прелестно, Но Богу одному известно, Что на душе они таят. Где дочка? С кем теперь танцует? Прилично ль платье, тон манер? И кто-то с нею полькирует: Жених иль просто кавалер? «Ma chere, в наш век мужское племя Не то, что в прежние года. Плясать, вишь, не всегда им время, Зато поужинать — всегда!» Так ропщут маменьки, а дочки Согласны с тем? — Едва ли да! Они с своей взирают точки, И с ними чистая беда! Но бал закончу, господа: Финал — мазурка… все танцуют, А сильно есть и спать хотят, За ужином и стар, и млад Все возбуждаются, пируют И с удовольствием едят. Быть может, это заключенье Я слишком резко написал: Что делать, просто неуменье, Уменья нет, и кончен бал. Да и перо уж отупело, Ему пора бы на покой. А что «Конец венчает дело» На это мы махнем рукой! [149]

149

Там же. С. 563–565.

Другой преображенец, Самсонов, вспоминал о придворных балах конца 1830-х годов: «После происшедшего в Зимнем дворце пожара государь император перенес свою резиденцию в Аничковский дворец. Роскошные приемы и балы, украшенные тремя царскими дочерьми, привлекали к нашему двору много иностранных принцев. Получить приглашение на эти балы составляло верх желаний светской молодежи. Для нас, военных, существовала двоякая форма приглашений: на большие балы назначалось обыкновенно по стольку-то офицеров от полка, а на малые — призывались избранные лучшие танцоры, в число которых по временам попадал и я.

Аничковские вечера были особенно оживлены участием их императорских величеств. Государыня императрица танцевала котильон и кадрили, а государь император Николай Павлович становился обыкновенно в первой паре „гросфатера“ и здесь, при затейливых фигурах, изобретавшихся нашим высоким дирижером, возникало полное, непринужденное веселье. Вот одна из этих фигур.

Пройдя попарно, умеренными шагами, по всем комнатам дворца, танцующие составляли общий круг в большой зале, и тут начиналась так называемая „фуга“. Государь император выходил со своей дамой на середину, а затем, не разрывая цепи, все прочие наматывались клубком вокруг первой пары как можно теснее. Когда клубок был готов, государь первый начинал прыгать, а за ним и все остальные. Получалась какая-то толчея, на которую нельзя было смотреть без смеха, но все были веселы и довольны». [150]

150

Самсонов Г.П. Из записок старослужившего // Исторический вестник. 1901. Т. 86. № 12. С. 934–955.

Аничков дворец. Парадная лестница. Худ. К.С. Зарянко. После 1846 г.

Императрица Александра Федоровна в мундирном платье Кавалергардского полка. 1830-е гг.

Император Николай I. Гравюра Т. Райта. 1836 г.

В светском обществе всегда можно было видеть бравых блестящих кавалергардов, представителей известных дворянских фамилий. Шефом полка была императрица Александра Федоровна. Но случалось, что над этими графами и князьями мог оказаться незнатный, нетитулованный, несветский командир полка, которого должность обязывала бывать в свете. Таким был и генерал-майор Родион Егорович Гринвальд, суровый служака, который командовал Кавалергардским полком с 1833 по 1839 год и оставил интересные воспоминания: «Моя наружность была всегда сериозна и чопорна; с офицерами я обходился без дружественных и любезных слов; отношения к этим господам были бы прекрасными, если бы я умел быть любезным. У меня была еще одна беда: я должен был бывать на вечерах и балах и все в самых аристократических домах. Это делалось ради офицеров и в особенности ради императрицы, которая всякий раз изволила со мною танцевать кадриль. В мое прежнее пребывание в Петербурге я почти никогда не танцевал и даже позабыл все фигуры; жена полковника П. обучала меня им. На маленькие балы в Аничковском дворце я всегда был приглашен со всеми офицерами. Танцы продолжались до утра, и я должен был оставаться до конца. Государь всегда уходил раньше, и тогда делалось еще веселее. Государь относился ко мне всегда милостиво и ласково. На Масленице происходили троечные катания с обедами и балами. Государь тогда всегда сам танцевал и я должен был занимать место возле него. Много раз мы мерились ростом, кто из нас был выше: мы были одного роста. Я должен был являться на все балы, как бы это мне ни было тягостно. Часто, вернувшись домой в три часа утра, я в 7 ли 8 часов был уже в манеже.

В театре я появлялся, когда там бывал двор. Хотя я бывал в большом свете, но я оставался ему чужд; я был приглашаем благодаря своему положению командира полка императрицы. Я должен сказать, что в великосветских салонах веет воздух, который очень способствует развитию молодых людей; в большинстве случаев аристократия обладает благородством понятий, сознанием заслуг своих предков и добросовестностью; благодаря этим качествам можно почерпнуть от нея много хорошего, и общение с ней приносит пользу.

Р.Е. Гринвальд. Литогафия из полкового альбома. 1851 г.

Большинство офицеров полка были русские по племени, и среди них было много превосходных офицеров, они, к тому же, большей частью были красивы, высоки, рыцарской наружности. Надо было только их так воспитать, чтобы они отвечали новым требованиям службы, которые в то время были очень скромны: хорошо ездить, маршировать, хорошо командовать… Много об этом пришлось говорить офицерам, мои предложения были сочтены бесполезными, в особенности теми, которым паркет был милее манежа, и которые полагали, что всё знают лучше своего командира». [151]

151

Панчулидзев С.А. Сборник биографий кавалергардов. СПб., 1906. Т. 4. С. 10–11.