Военный Петербург эпохи Николая I
Шрифт:
В повести Марлинского «Испытание» молодая графиня так оправдывает свою любовь к офицеру-гвардейцу: «В пятнадцать лет меня посадили за столом подле какого-то старика, которого я запомнила только по чудесной табакерке из какой-то раковины. Ввечеру мне очень важно сказали: „Он твой жених, он будет твоим супругом"; но что такое жених, что такое супруг, мне и не подумали объяснить, и я мало заботилась расспрашивать. Мне очень понравилось быть невестою — как дитя, я радовалась конфетам и нарядам и всем безделкам, которые мне дарились… Наконец, я стала женою, не перестав быть ребенком, не понимая, что такое обязанности супружества, и, признаюсь, потому только заметила перемену состояния, что меня стали величать „вашим сиятельством". Долго не замечала я, что муж мой мне не пара ни по летам, ни по чувствам. Для визитов было мне все равно, с кем сидеть в карете, дома же он слишком занят был своими недугами, а я своими забавами и гостями. Однако же в семнадцать лет заговорило и сердце…». [156]
156
Испытание //
К тому времени уже не одно поколение петербургских, как и вообще всех русских красавиц, делало однозначный выбор в пользу военных. Молодые дамы — для любовного приключения, девицы — для вздохов, мечтаний, грез или, при согласии родителей, для брака предпочитали гвардейских офицеров. В 1800-х годах это были буйные, дерзкие, гордые, своенравные повесы, игроки и дуэлянты, которые с честью выдержали неудачные для России первые кампании с Наполеоном. После 1814 года — спасители России, победители Наполеона, прошедшие всю Европу, бесстрашные герои, культурные, образованные, тяготевшие к вольномыслию и участию во всевозможных тайных обществах, от самых невинных до весьма рискованных. При Николае I — герои Турецкой и Польской кампаний и покорения Кавказа, монархисты, патриоты, рыцари, романтики, более дисциплинированные, прагматичные и менее склонные к дуэлям, чем их предшественники. В этой среде рождались типажи для литературы — пушкинские Германн и Томский, лермонтовские князь Звездич и Печорин, карикатурный гоголевский поручик Пирогов, военные персонажи Одоевского, Некрасова, Марлинского. Гвардейские офицеры не только служили типажами для героев произведений, но и, наоборот, подражали им — ставили на тройку, семерку и туза, как Германн, напускали на себя пресыщенный и разочарованный вид, как у Печорина, или говорили цветистым, насыщенным каламбурами, языком героев Марлинского.
Обер-офицеры Кавалергардского полка. Рис. 1830-х гг.
В бравых гвардейцах женщин привлекали выправка, ловкость, красота мундира, почет и опасности службы, подвиги в сражениях, усы, украшавшие лицо каждого офицера, и, конечно, блестящая будущность. В разных повестях Марлинского в описаниях петербургских великосветских балов мы читаем: «Рассеянно, будто из милости подавая руку молодому офицеру, княжна NN прогуливалась в польском, едва слушая краем уха комплименты новичка; зато как быстро расцветало улыбкою лицо ее, когда подходил к ней адъютант с магическою буквою на эполетах; как приветливо протягивала она ему руку свою, как будто говоря: „она ваша"». [157]
157
Испытание // Там же. С. 35.
«…Покуда еще шесть контр-дансов и две мазурки вьются и сплетаются перед ней в будущем с орденскими лентами, с канителью эксельбантов, с цветами золотого шитья, покуда тщеславие ее зыблется на пуху белых султанов, играет с лучами коварных звезд — о, тогда для нее нужны целые хоры похвал, целые толпы поклонников». [158]
«Взор ее не замечает ничего, кроме густых эполетов, кроме звезд, которые блещут ей созвездием брака, и дипломатических бакенбард, в которых фортуна свила себе гнездышко». [159]
158
Месть // Там же. С. 344.
159
Испытание // Там же. С. 35.
Марлинский намекает на то, что из всех чиновников одни только дипломаты могли тягаться с военными в деле успеха у женщин — им помогали причастность к судьбам мира и, разумеется, дипломатические способности. Остальным статским и неслужащим молодым людям оставалось только завидовать, и для собственного утешения представлять военных ограниченными людьми. В 1836 году Лермонтов в романе «Княгиня Лиговская», упоминая присутствующих на балу «пять или шесть наших доморощенных дипломатов», отмечал их отношение к офицерам: «Они гордо посматривали из-за накрахмаленных галстухов на военную молодежь, по-видимому, так беспечно и необдуманно преданную удовольствию: они были уверены, что эти люди, затянутые в вышитый золотом мундир, не способны ни к чему, кроме машинальных занятий службы». [160]
160
Лермонтов М.Ю. Собр. соч. в 4-х томах. М., 1896. Т. 4. С. 180.
Вспоминая литературный вечер у профессора П.А. Плетнева в 1837 году, его ученик и будущий великий писатель Иван Сергеевич Тургенев, никогда не служивший в армии и не питавший симпатий к военным, писал: «С точностью не могу теперь припомнить, о чем в тот вечер шел разговор; но он не отличался ни особенной живостью, ни особенной глубиной и шириной поднимаемых вопросов.
161
Бялый Г.А., Муратов А.Б. Тургенев в Петербурге. Л., 1970. С. 34.
Конечно, военные платили статским той же монетой. В 1836 году Лермонтов, тогда еще гордившийся своей принадлежностью к офицерской касте, писал:
Но нет, постой, умолкни, лира! Тебе ль, поклоннице мундира, Поганых фрачных воспевать?.. [162]Разумеется, это были всего лишь безобидные взаимные колкости военных и невоенных людей. Те и другие понимали, что составляют две части единого целого — Российского государства, что сильная армия всегда была и будет гордостью своего народа, залогом спокойствия и безопасности страны, созидателем ее славы и величия.
162
Лермонтов М.Ю. Собр. соч. в 4-х томах. М., 1896. Т. 2. С. 425–426.
Петербургское общество 1830-х годов зачитывалось повестями Марлинского. По сюжетам, стилю, эпитетам и каламбурам читатели могли подумать, что автор находится среди них, что это гвардейский офицер и светский человек, живущий в Петербурге. Это постоянный участник блестящих балов, веселых маскарадов и шумных офицерских пирушек, желанное лицо модных салонов и гостиных, страстный театрал, поклонник светских красавиц, ловкий танцор и обольститель, знаток всех законов светского общества. Вместе с тем это человек, интересующийся историй России и сам много повидавший, не понаслышке знакомый с морскими плаваниями, а также с красотами и опасностями Кавказа. Это патриот, храбрец и романтик, не теряющий самообладания ни в любовной интриге, ни под ударами волн, ни под чеченскими пулями. После появления его кавказских повестей ходили слухи, что Марлинский — это разжалованный, который воюет на Кавказе; одни преждевременно «хоронили» его, как убитого в стычке с горцами, другие утверждали, что он спился и «вовсе потерян». На самом деле под псевдонимом Марлинский скрывался сосланный на Кавказ декабрист Александр Александрович Бестужев. Горячая и увлекающаяся натура, он успел побыть кадетом Горного корпуса, затем — по стопам старшего брата — гардемарином, получить опыт в морском плавании, однако быстро охладел к флоту, вступил в Л.-гв. Драгунский полк, послужил в сначала в строю, потом генеральским адъютантом, дослужился до штабс-капитана, активно занимался сочинительством и литературной критикой, был принят в свете. Бурный темперамент, отчаянная храбрость, не находившая выхода в мирное время, пример братьев и друзей привели его в общество декабристов. Участие в восстании на Сенатской площади поломало его судьбу. В 1829 году после тюрьмы и сибирской ссылки он добился перевода в войска Кавказского корпуса рядовым, надеясь отличиться в боях и вернуть себе офицерский чин и свободу. Жестоко страдая от нездорового климата, от болезней, полученных в тюрьме, от своего унизительного положения, Бестужев легким, игривым языком писал романтические повести и отсылал их петербургским издателям. Еще в молодости, служа в Петергофе в лейб-драгунах, начинающий литератор придумал себе звучный псевдоним по названию дворца Марли в Петергофском парке. В ссылке, где не могло быть и речи о том, чтобы печататься под настоящим именем, этот псевдоним пришелся как нельзя кстати. Талантливый писатель Марлинский своим пером полностью поддерживал политику Российской империи на Кавказе, бесстрашный солдат Бестужев пулей и штыком претворял ее в жизнь.
А.А. Бестужев (Марлинский). С рис. 1830-х гг.
В 1836 году Бестужев второй раз в жизни был произведен в прапорщики. Он надеялся, что офицерский чин даст ему возможность оставить армию, вернуться на родину, заняться литературой. Но, несмотря на храбрость в боях, его обходили наградами, здоровье было расшатано, император, помня его дерзкую и активную роль в восстании 14 декабря, не позволял ему перейти в статскую службу. Сорокалетний прапорщик стал искать красивой и героической смерти, всегда рвался в самую гущу боя, в цепь застрельщиков, и в 1837 году в сражении при мысе Адлер пуля горца настигла его. Отступающие однополчане видели его раненым, но после боя его тела не нашли. Это дало повод новым слухам, самым невероятным. Зная, что Бестужев хорошо владел местными языками, говорили, что он переметнулся на сторону воинственных джигитов и стал приближенным их вождя, имама Шамиля. Фантазии доходили даже до того, что Бестужев — это сам Шамиль.
В своих повестях Марлинский постоянно обозначает свое личное присутствие среди героев. Повествование ведется от лица человека, который воевал на Кавказе, потом возвращается в Петербург и окунается в водоворот светских удовольствий, находится в курсе всех городских новостей. Бестужев если не в реальности, то хотя бы в творчестве словно продолжает свою благополучную жизнь гвардейского офицера, какой она была до 14 декабря 1825 года, и какой она могла быть и дальше, если бы не увлечение идеями декабристов.