Воевода Шеин
Шрифт:
Анисим подъехал к Михаилу поближе и тихим голосом, в котором не было ни задора, ни удали, сказал:
— Ты прости, батюшка-воевода, грех мы приняли с Глашей на душу. Любим мы друг друга, и нам бы только к венцу.
— И в чём же ваш грех?
— Так целовались всю ночь. А больше ни-ни...
— Слава Богу, что нечистая сила тебя не толкнула испортить девицу.
— Да как же я мог испортить её, ежели люблю, — загорячился Анисим. — Это уж край всему...
— Ну вот что, братец мой: как вернёмся из лавры, пойдёшь к матушке Елизавете и падёшь ей в ножки. Как она
— Но Глаша мне сказала, что не будет нам милости от твоей матушки, ежели ты, батюшка-воевода, не замолвишь за нас слово.
— Ишь, чего захотели?! Может, и в посажёные отцы позовёшь?
— Позову, батюшка-воевода, ежели со службы не прогонишь.
«Не погоню, Анисим, не погоню. Ты мне люб», — подумал Михаил, но стременному ничего не сказал.
Кони вошли на постоялый двор в Софрине. Михаил и Анисим зашли в харчевню, перекусили на скорую руку и поспешили к лавре, до которой оставалось меньше тридцати вёрст. Дремота с Михаила и Анисима спала, и они чувствовали себя бодро.
Было сумеречно, когда по звону колоколов путники поняли, что Троице-Сергиева лавра уже близко. Один из колоколов особо выделялся звоном.
— Узнаю! Узнаю «Лебедя»! — крикнул в восторге Анисим.
— Как не узнать! В лавре царь, а без него в этот колокол благовестят лишь в большие праздники. И подарил лавре «Лебедя» Борис Фёдорович.
— Помню. Я тогда мальчишкой был и в лавре обитал, когда в (1594) году привезли этот колокол на санях из брёвен в двенадцать пар коней. А весом он шестьсот двадцать пять пудов.
— Ты всё знаешь, Анисим, но забыл, что Борис Фёдорович внёс в лавру ещё один колокол.
— Так то благовестник «Долгий язык» — Слободской, и звонят в него в простые дни.
Шла вечерня. Под звон колоколов лавры и въехали в неё Михаил и Анисим. Врата уже были закрыты, но слова Михаила: «С государевым делом» — помогли им тотчас оказаться в лавре. Царь Борис Годунов в это время слушал службу в Духовской церкви «под колоколы», построенной во времена великого князя Ивана III. Годунов любил этот храм, и в его приезды в Духовской церкви целыми днями шло богослужение. Оставив коня Анисиму, Михаил вошёл в храм, перекрестился и присмотрелся к амвону. На нём было уготовано царское место, и Борис Фёдорович сидел там. Михаил подошёл поближе и увидел бледное, осунувшееся лицо, заострившийся нос. Государь был печален, и было похоже, что церковная служба вовсе не касалась его.
Михаил не знал, как поступить: беспокоить царя или нет. Но Михаила заметил священник и подошёл к нему.
— Сын мой, чем озабочен? — спросил он.
— С государевым делом я. Да вот... царь слушает.
— Иди за мной, — сказал священник.
Михаил обернулся и махнул рукой Анисиму, который держал в руках стопу сложенных знамён. Тот поспешил следом за Шеиным, и, пройдя через левый придел, они вскоре оказались в ризнице, которая примыкала к алтарю.
— Помолитесь тут, — проговорил священник и ушёл.
Просторная ризница была чисто убрана, на стенах между шкафами висели иконы, пред ними горели лампады, был столб, и возле него стояли лавки, обитые бархатом. Михаил не успел и осмотреться, как перед ним появился
— С чем ты пожаловал, воевода? — спросил царь.
— Здравствуй, государь-батюшка, многие лета. Прибыл я с государевым делом.
— Выходит, что нашёл Катерину и Сильвестра?
—Речь пойдёт, государь-батюшка, о том, что ещё более важно.
В древних хрониках записано: «В 1605 году, когда царское войско под предводительством князя Василия Ивановича Шуйского разбило при Добрыничах «названого царя Димитрия», Шеин был послан с известием об этой победе к царю Борису Годунову, бывшему в то время в Троицком монастыре. Известие это так обрадовало встревоженного царя, что он пожаловал Шеина в окольничие».
— Ты привёз мне великую радость, — выслушав Михаила, произнёс царь. — Садимся к столу, пьём вино, и ты рассказываешь всё, как было. Много ли войска побили? Не взяли ли в плен Гришку Отрепьева? Говори всё кряду.
Когда Михаил пересказал ход битвы, Годунов встал и похлопал его по плечу.
— Отныне ты окольничий моей волей. Ты заслуживаешь чин упорством поддержать мой дух.
Годунов трижды хлопнул в ладони. Сей же миг в ризнице появился дьяк Никитин, что писал царёвы указы.
Борис Годунов повелел:
— Запиши в дворцовую книгу, что боярин и воевода Михаил Шеин отныне царский окольничий.
Шеин встал и поклонился.
— Спасибо, государь-батюшка, за милость. Но можно мне оставаться при войске?
— Можно и нужно. Ты прирождённый воевода. Мне ведь ведомо, как ты сражался во Мценске с князем Шалиманом.
— Спасибо, государе, за эту милость.
— И ещё у меня к тебе есть милость, удачливый Шеин. Вчера исполнилось семь лет, как я царствую. Потому и служба великая в Сергиевой лавре, и благовест колоколов на всю Русь. А как-то в ночь с чистого четверга на пятницу мне приснился вещий сон, будто я благословляю на супружество моего сына Фёдора с германской принцессой. Сон-то в руку: германские сваты едут на Русь.
— Как тут не радоваться, государь, Господь тебя милостями награждает. Так, может, мне и не искать Катерину и Сильвестра? Всевышний с тобой, и уповай на Него, государь.
— Не ищи, воевода, не ищи. Как нужны будут, заставлю-таки дядюшку найти их. А ты отправляйся к войску. — Годунов встал. — Там поют канон Богородице, а я так люблю это пение.
Государь покинул ризницу. А Михаил вышел из неё, взял у Анисима стопу знамён, унёс их обратно в ризницу и положил на край стола. Когда вошёл священник, Михаил попросил его:
— Святой отец, позови сюда дьяка Никитина.
— Это можно. Он рядом.
Священник три раза хлопнул в ладони. Тотчас откуда-то появился дьяк Никитин.
— Зачем беспокоите?
— Это я, батюшка-дьяк, попросил тебя. Вот знамёна, взятые в бою у Гришки Отрепьева. Времени не хватило передать их царю, так ты уж порадуй его.
— Исполню, — ответил дьяк и пересчитал знамёна. — Пятнадцать?
— Да.
— Ну и уходи...
Михаил прошёл к правому приделу, помолился, посмотрел на Бориса Фёдоровича и почему-то перекрестился. У него мелькнула мысль: «Больше, государь, нам не свидеться».