Воевода Шеин
Шрифт:
— Я принёс от бояр тебе грамоту, на которую кладу анафему. Ежели бы она сгорела в моих руках синим пламенем, я был бы доволен. Но судьбе угодно, чтобы ты прочитал её.
Михаил взял грамоту, развернул её, поднёс к свече и прочёл. «Вам бы, господа, — говорилось в грамоте, — однолично всякое упрямство отставя, общего нашего совету грамот не ослушаться, и крест государю королевичу Владиславу Жигимонтовичу целовати, и литовских бы людей по договору в город пустити, чтобы вам тем своим упрямством королевского величества на больший гнев
Мы упрекали тебя за то, что ты так затвердел, что не хочешь видеть государского добра, то есть доброты Сигизмунда».
Закончив читать грамоту, Шеин скомкал её и бросил.
— Завернул бы я в эту грамоту дерьма собачьего да и отправил послам. Идём на кухню, Артемий, досаду смыть.
И тяжёлой походкой сильно уставшего человека Михаил покинул трапезную, отправился к очагу, от которого исходило тепло.
Глава двадцать первая
ПАДЕНИЕ СМОЛЕНСКА
Смоляне встречали весну 1611 года в безрадостном состоянии. Два года подряд они не справляли самый весёлый праздник года — Масленицу. На этой Масленой неделе они пекли блины из мякины, да и то это богатство было не у всех, а лишь у тех, кто молотил на своих дворах хлеб. Зимой в Смоленске умерло много горожан. У них выпадали зубы, их губили цинга и водянка. Город пробыл в осаде уже восемнадцать месяцев, и никто не знал, чем она завершится. Смоляне из тех, кто был побогаче умом, осознавали, что держава вычеркнула их из городов, принадлежащих Руси.
У них были причины так думать, потому что и в Москве русской, власти не было. Она принадлежала полякам. Во всяком случае, Кремль и Китай-город были в их руках. Властвовал там гетман Станислав Жолкевский.
Михаил Шеин в эти дни порой терял самообладание. Ему было труднее, чем другим, он нёс ответственность за смолян, за ратников, и ноша эта казалась ему иногда непосильной. И не было рядом с ним князя Матвея Горчакова. Он находился в безнадёжном состоянии. Рана, которую он получил в последнем сражении, оказалась смертельной, и вскоре он скончался. Его похоронили с воинскими почестями.
Опорой в эту весну у Михаила были Сильвестр, Мария и Нефёд Шило. Они питали его дух. Сильвестр и Нефёд Шило подружились и теперь вместе с лазутчиками ходили во вражеский тыл добывать провиант. Делились харчами со смолянами и послы.
Весна принесла и другие непомерные тяготы. Возобновились военные действия, поляки рвались в город.
Пятнадцатого марта ночью Артемий Измайлов принёс Шеину новую грамоту. В Михаиле жила ещё какая-то малая надежда на то, что послы чего-то добились в пользу Смоленска, и он попросил Артемия:
— Прочитай её, брат. Нутро у меня вырывает от их словес.
— Не обессудь, буду читать как есть, — ответил Артемий, разворачивая грамоту, но долго не начинал.
— Читай же! Всё стерплю!
— Да
— Вот с них и начинай.
— Так он заявляет, что отныне страже у городских ворот быть пополам королевской и городской. Дальше Сигизмунд обещает не мстить горожанам за их сопротивление и грубости, без вины не казнить.
— За эту «милость» Сигизмунду низкий поклон.
— Слушай с вниманием. Тут есть что-то полезное для смолян. Поляки пишут, что когда смоляне принесут повинную и исполнят всё требуемое, тогда король снимет осаду и город останется за Московским государством вплоть до дальнейшего рассуждения.
— Не глотай, Артемий, эту приманку. Читай.
— Ты прав. В рабство хотят они взять смолян. Слушай. Смоляне обязаны заплатить королю все военные убытки, причинённые их долгим сопротивлением.
— Зарядил бы я этой грамотой пушку да и выстрелил в Жигмонда, — с досадой произнёс Шеин.
— Я бы тоже так поступил. Но тебе надо её до смолян донести.
— Это верно, придётся обнародовать. Что ж, пойду к архиепископу Сергию и попрошу его ударить в колокол, собрать народ в храм.
Архиепископ Сергий внял просьбе Михаила, и через день на Мономаховом храме зазвонил колокол. А как сошлись горожане, отец Сергий прочитал послание короля. В храме возник ропот, послышались гневные выкрики, на голову Сигизмунда посыпались проклятия. Но нашлись и трезвые головы. Они собрались вокруг Шеина и высказали своё отношение к королевской грамоте. Дьячок всё записал.
Ответ горожан полякам был таким, каким и ожидал увидеть его воевода Шеин. В своём последнем заявлении смоляне отказывались платить полякам какие-либо убытки от войны, но обещали подарить от бедности своей кое-что, если Сигизмунд немедленно уведёт своё войско в Литву. С этим ответом Михаил и отправил Артемия в стан послов. Но воевода Шеин так и не узнал, получил ли Сигизмунд ответ смолян. Наступила череда новых потрясений на Руси.
Первая весть, дошедшая в стан послов, а потом и в Смоленск, была о том, что поляки выжигают Москву и вывозят из Кремля, из стольного града награбленные ценности. Второй гонец, прискакавший из Москвы, принёс весть о том, что против поляков, засевших в Кремле и в Китай-городе, выступило ополчение, которое вёл рязанский дворянин Прокопий Ляпунов.
В стане русского посольства от Михаила Шеина теперь постоянно дежурил лазутчик Павел Можай, и как только Артемий доносил до Павла московские вести, он уходил своими путями в город. В последний раз Артемий сказал Павлу о том, что в стане послов наступила паника и неразбериха. Половина их решили покинуть лагерь, уйти в Москву. Удивлялся Артемий:
— Кто мы теперь, от кого послы? И ещё передай Михаилу Борисычу, что митрополит Филарет отправляет меня в Москву к патриарху Гермогену, а с чем — пока не ведаю.