Воевода

Перевощиков Вячеслав Александрович

– Да это ж печенег! – не скрывая своего злорадства, воскликнул Верен. – А ведь мудрый Само уверял, что ни один печенег не посмеет напасть на нас! Он же говорил, что нас охраняет древний обычай, который ни один печенег не посмеет нарушить!

Старшой торжествующе оглянулся вокруг. Вот он, час его правоты и победы над теми, кто не верил в него, вот она – минута неизъяснимого наслаждения, когда десятки глаз восторженно смотрят на него и снова признают его, только его, вождем каравана. Но едва справедливая радость коснулась его губ неким подобием улыбки, как новая мысль тревожно стукнулась в сердце.

– Само! – закричал он. – Само, ты где?!

Никто Верену не ответил, и толпившиеся рядом купцы стали недоуменно оглядываться по сторонам.

– Да был же он где-то тут рядом, –

проговорил кто-то. – Видел его, ну только что.

– Где, где ты его видел?! – вскричал Верен.

– Да там, – купец махнул рукой на самый дальний костер в кольце телег. – Там мы все сидели, ну а как закричали, что кого-то поймали, так мы, значит, пошли посмотреть.

– Ну а Само? – выходя из себя, заорал старшой.

– А Само, вроде как, остался.

– Туда живо, искать его! – гневаясь, приказал Верен.

Но и без его слов несколько сметливых купцов, что попроворней, уже бежали к указанному костру.

– Здесь он, здесь он лежит! – раздалось сразу несколько голосов.

– Проклятье! – выругался Верен. – Наверняка дареного кинжала при нем уже нет.

Он ударил кулаком в ладонь и отвернулся в сторону, ибо теперь ему все было ясно, и он мог, не глядя, уверенно утверждать, что сейчас принесут оглушенного Само, который, конечно же, ничего не помнит, кроме удара по голове. Теперь Верен ощутил, что время для него понеслось со страшной стремительностью, ибо теперь не оставалось уже никаких сомнений в том, что печенеги будут нападать и сделают это сразу же после того, как Куеля вернет себе свой кинжал. Верен даже на миг представил себе эту картину: кинжал в руке печенежского князя, поднятой высоко над притихшей толпой, а потом дикие вопли разъяренных кочевников, требующих мщения за оскорбленную честь. Сотни степных воинов тотчас же ринутся на русский караван с одним желанием – убивать, и никто не сможет их спасти, никто не придет на помощь торговому люду.

Он стремительно повернулся к людям и увидел бледные лица, которые испуганно смотрели на него.

– Караван надо уводить срочно, кочевников нам никак не одолеть, – он судорожно глотнул воздух и продолжил, – но... но, чтобы спасти караван, кто-то должен остаться и задержать печенегов у переправы.

Все, оцепенев, затаили дыхание, словно один неосторожный вздох мог решить судьбу человека и оставить его здесь на верную смерть. И вот это сознание обреченности было страшнее самой смерти, потому что отнимало у человека то, без чего он не мог жить ни минуты, то, что одни называли надеждой, а другие – смыслом бытия. Но и без того, и без другого человек быстро превращался в обыкновенное испуганное животное. И чтобы этого не произошло, чтобы дух людей не надломился, Верен, не давая никому опомниться, быстро и уверенно начал распоряжаться.

– Ты берешь двух коней и скачешь в Чернигов, к самому князю явишься, скажешь, печенеги войну начали. Ты, – он повернулся к Ольстину, – поведешь караван к Белой Веже и гонца туда же пошлешь, чтоб помощь навстречу выслали. Сейчас, быстро, – он оглядел цепкими глазами всех, – три телеги поперек брода поставить и бочонок дегтя на ту сторону; как печенеги пойдут – подожжете, будут все видны как на ладони.

– А ты, старшой, что? – спросил чей-то робкий голос.

– А я, братья мои, – Верен невольно тяжко вздохнул. – Я попробую спасти боярышню и ее отроков.

– Да это же безумие! – заголосил очнувшийся кареглазый. – Это же верная ги...

Но Верен не дал ему договорить, а, возвысив голос, почти прокричал:

– Поторопитесь, братья мои, каждая секунда сейчас дорога, каждая может нам жизни стоить!

И резко повернувшись, словно одним махом отделив свою судьбу от судьбы всего каравана, быстро пошел к своему серому жеребцу, которого расторопный слуга уже бегом вел ему навстречу, вынырнув из темноты с поводом в руках.

– Старшой, тебе нельзя идти одному! – опомнился Ольстин и тут же, не дожидаясь ответа, послал двух ушкуйников незаметно сопроводить своего друга и присмотреть за ним, если вдруг что случится.

* * *

В этот момент пир, который устроил Куеля для Русаны и ее воинов, был в самом разгаре: слуги подносили все новые и новые

кушанья, не забывая подливать отрокам в чаши кисловатый кумыс; молодые плясуньи без устали крутились вокруг, вращая бедрами и подолами цветастых платьев. Руки их извивались, как змеи, непрерывно звеня маленькими бубнами и ударяя в них тонкими пальцами, а другие девы с черными печальными глазами, медленно качаясь, пели красивые и протяжные напевы, услаждая слух звучанием чистых и нежных голосов. И все это хитрый князь устроил прямо на лугу, велев расстелить ковры с мягкими подушками под шатром звездного неба. Старинная поговорка гласила, что кровь, которая прольется в твоем доме, никогда не смыть, и Куеля прекрасно это помнил, не пригласив гостей даже пересечь границ печенежского стана. Но, чтоб его решение не показалось подозрительным, он пообещал устроить для дорогих гостей удивительные священные танцы, которые всегда выполняют только на конях, как этого требуют великие древние боги, которые много-много веков тому назад, именно через коня, подарили жизнь маленькому племени кангар.

Еще в самом начале праздника по приказу князя показали танец, посвященный праматери-птице, которая впервые опустилась на лошадиный круп, дав начало жизни всего племени. Так гласила легенда. И в этом древнем предании кангары находили много потаенного смысла, который каждый раз нужно было добывать путем сложных гадательных танцев. Чем закончится такой танец, никто никогда не знал, но ни одно важное событие не обходилось без этого ритуала, ибо другого способа узнать грядущее кангары просто не знали. И вот ударили барабаны, и этот танец начался. Сперва медленно, раскачиваясь тесной толпой, вышли воины в черных одеждах с обнаженными саблями и факелами в руках. Раскачиваясь в такт гулким ударам барабана, они стали расступаться и образовали круг, в центре которого осталась маленькая хрупкая женщина, укрытая черными тканями.

– Это жрица богини Дан, – пояснил князь, наклоняясь к Русане. – Она изображает нашу праматерь, плененную силами Зла и заточенную в башню Тьмы.

Вдруг боевые барабаны забили тревожно и торопливо, захлебываясь гулкими звуками. Воины в черном встали на одно колено, выставив над собой горящие факелы. В тот же миг отовсюду из темноты стали появляться рослые полуголые всадницы, похожие на древних женщин-воительниц, которые с дикими криками на стремительных конях стали прорываться внутрь круга черных воинов. Там, внутри круга, они помчались друг за другом вокруг жрицы, срывая на скаку с нее черные ткани, под которыми оказалась белая одежда.

– Это боги послали священных птиц, чтобы освободить нашу праматерь, – снова пояснил Куеля.

Теперь барабаны забили дружно и слаженно, то ускоряя, то замедляя темп, словно накатывая невидимые волны из ночной темноты. Жрица подняла вверх тонкие руки, по которым струились белые одежды, и запела протяжную и тоскливую песню, больше похожую на жуткие крики утопающей, слившиеся в один протяжный вой, чем на то, что принято у людей называть песней. Всадницы, которые все были молодыми девушками, подняли руки с развевающимися черными тканями и стали похожими на летящих по кругу птиц. Вдруг песня жрицы оборвалась пронзительным криком, и моментально две самых высоких наездницы, отделившись от остальных, подскакали к жрице и подхватили ее под руки. Тотчас остальные девушки стали замедлять бег своих коней, выстраиваясь следом за жрицей. И едва последняя из них остановила коня, как две всадницы, державшие жрицу, вновь поскакали по кругу. Жрица полетела между ними, как будто белая птица между черными. Тут барабаны вновь забили сумасшедшую дробь, и девушки-птицы подбросили жрицу вверх. Та вскинула руки, словно и впрямь собираясь лететь, и Русане показалось, что вот сейчас женщина упадет прямо под копыта скачущих следом коней. Она даже зажмурила глаза, но ничего страшного не произошло: жрица, перевернувшись в воздухе, ловко поставила тонкие ноги на землю, а барабаны продолжали отбивать свой яростный напев. Вдруг внутрь круга вбежали два полуголых воина с красными повязками на голове, ведущие под уздцы черного как ночь жеребца, покрытого алой, как кровь, попоной. На крупе и на холке животного вверх торчали два сабельных клинка, закрепленные специальными ремнями.