Воевода
Шрифт:
Старшой знал, как говорить с кочевниками, и умел это делать, и поэтому прекрасно понимал, что только что пойманный пленный для опытных воинов очень веский довод. Ему казалось, что стоит поговорить, обращаясь к разуму печенегов, и многие недоразумения будут устранены. Он, как купец, довел до совершенства свое искусство договариваться и очень любил это делать, полагая, что словом можно порой сделать куда больше, чем самым хорошим оружием, которым он также прекрасно владел, но считал средством крайней безысходности.
Когда Верен, полный надежд спасти караван своим красноречием, был уже совсем рядом
– Будь здрав, князь! – не доходя нескольких шагов до вождя печенегов, заговорил он громко. – Многие лета тебе и твоим славным воинам!
– Верен? – Куеля неуверенно обернулся. – Не ожидал тебя увидеть. Сказывали, будто ты болен, но слышу, что голос твой тверд и силен, как прежде, а значит, духи тьмы не смогли похитить твоего здоровья.
– Именно так, добрый князь, – старшой приложил руку к сердцу, – мое здоровье осталось при мне, но эти духи похитили нечто более ценное.
– Что может быть дороже твоего здоровья? – засмеялся Куеля.
– Похищена вещь, очень ценная и для меня, и для тебя, князь, – Верен оглянулся на приближающегося всадника, – из-за которой многие могут пострадать и лишиться жизни.
– Ты, как настоящий купец, говоришь загадками, – Куеля все еще улыбался, начиная вспоминать про замысел хазарского посла.
– Не я говорю загадками, а чья-то злая воля преподносит нам эти загадки, – Верен сдернул с седла пленного. – И вот одна из них.
– И что это? – князь сделал недоуменный вид.
– Это один из тех злых духов, которые сегодня вечером похитили твой священный кинжал, подаренный нашему старшему купцу.
– Боги, что я слышу?! – вскричал Куеля. – Вы потеряли священный кинжал!
– Не потеряли, князь, – Верен заговорил на языке кочевников так, чтобы его речь был слышна всем воинам. – На нас напали и выкрали священный кинжал, и, судя по одежде этого человека, это были твои люди.
– Это ложь! – Куеля словно ждал этого и обрадовался предъявленному обвинению. – Этого просто не может быть, потому что ни один кангар не нарушит священных законов! Так ли я говорю, кангары?
Знатные печенеги, стоящие за спиной князя, одобрительно загудели, положив руки на рукояти сабель.
– А кого ж тогда поймали наши слуги? – Верен потянул повод своего жеребца, поперек которого болтался связанный пленный.
Старшой легко схватил его, как мешок тряпья, и поставил прямо перед Куелей:
– Кто ж это, по-твоему, будет?
– Одет, как кангар, но я его не знаю, – задумчиво проговорил печенежский князь и, возвысив голос, продолжил: – Зато хорошо знаю, что каждый кангарский воин носит на левом плече клеймо с летящей птицей, а на правом – с изображением коня.
Куеля одним движением разорвал на пленнике рубашку, обнажая его плечи, и тут же торжественно провозгласил:
–
Печенеги, стоящие за князем, вновь одобрительно загудели, и Верен заметил, как их сабли, словно сами собой, потихоньку извлекаются из ножен. В этот момент скачущий к Куеле всадник осадил своего коня в нескольких шагах от князя и поднял над своей головой руку. По выпученным глазам кочевников и наступившей тишине Верен догадался, что в руке всадника священный кинжал предков Куели, но не обернуться, следуя всеобщему устремлению взглядов, просто не мог. И действительно кинжал был, но держала его рука хазарина.
– Я хазарский купец, – заговорил Обадия зычным густым голосом. – Я купил этот кинжал в русском караване, отдав за него много золота, потому что знаю этот кинжал и знаю, что он значит для моего друга, кангарского князя. Но коварные русы, продав мне кинжал, напали на меня и убили всех моих слуг, а сам я только чудом сумел спастись.
– Лишь один человек из моих слуг остался в живых, – посол указал пальцем на пленного. – И тогда подлые русы переодели его в кангарский наряд, чтобы снять с себя вину и обманом возложить ее на плечи вашего благородного князя.
– Смерть русам! – закричали сразу несколько голосов.
В ответ на эти крики вся печенежская знать мгновенно утратила свою степенность и важность и взорвалась звериным ревом и яростным блеском выхваченных клинков, на которых плясали багровые отблески пламени.
– Это ложь! – выкрикнул Верен, но его никто не слушал.
– Убейте их! – завопил с перекошенным от злобы лицом Куеля. – Всех, кроме женщин, убейте!
Старшой не стал ждать, когда и как печенежские воины начнут выполнять приказ своего князя, а бросился к своему скакуну, повод которого предусмотрительно не отпускал во все время разговора. Серый жеребец, предчувствуя битву, уже нетерпеливо ржал и свирепо скалил длинные передние резцы своих лошадиных зубов. Старшой мог бы тут же вскочить в седло, но чутьем воина почувствовал, что это ему сделать просто так не дадут, и обернулся на тех, кто грозил ему смертью. И вовремя, ибо успел увидеть с десяток готовых выстрелить луков. Верен не отдавал себе отчета зачем, продолжал тащить за собой пленного, но тут мгновенно понял для чего ему нужен этот никчемный человек. Богатырская рука мгновенно дернула пленного на себя и вверх, превращая его в подобие живого щита. В ту же секунду десяток печенежских стрел, с хлюпающим звуком разрываемой плоти, вонзились в несчастного. В руке Верена осталось похожее на громадного ежа истыканное множеством стрел бездыханное тело. Он в гневе бросил его к ногам Куели и, вскочив в седло, крикнул на языке кочевников:
– Предатель! Будь ты проклят, предатель!
Страшное оскорбление для кангарских воинов, все еще пытающихся соблюдать законы воинской чести. На большую речь у Верена просто не было времени, ибо боевые луки в руках печенежских стрелков вновь натянулись, готовя новых смертоносных посланцев. Встречу с ними надо было избежать любой ценой, и он, пригнувшись, всадил шпоры в дрожащие от нетерпения бока жеребца, выхватывая притороченный к седлу щит. И вовремя: едва его рука успела вскинуть это прикрытие, как в него градом застучали злые печенежские стрелы.