Воевода
Шрифт:
Мы выпили — меня аж передернуло. Дьяк убрал в шкаф чарки и вино.
— Будя, поправились; пора и к делам приступать. Ты, боярин, чего за радения свои хочешь?
Я замялся. Чего мне желать от дьяка Посольского приказа? Не просить же назначить меня послом куда-нибудь в Европу? Так даже если и попрошу — не получится. Послов сам государь указом назначает. К тому же языков я не знаю — плохие у меня способности к языкам. В институте английский на троечку сдал.
Я пожал плечами:
— Да ничего!
Федор рассмеялся:
— Я
Дьяк хмыкнул:
— В Вологде что, все такие?
В разговор вмешался Федор:
— Не наглый он и гордый к тому же. На поле брани — герой, да и как воевода в двух походах — супротив татар да с литовцами под Опочкой — себя проявил. Князья, что главными воеводами были, о нем хорошо отзываются. А самое главное — голова у него работает, сталкивался я с ним в деле не раз — умен. А то, что одет без роскоши и не нагл без меры — то достоинство его боярское, кровь в нем говорит!
Вот уж не ожидал я от Федора такой речи в свою защиту. Дьяк смешался:
— Да я что? Так сказал, не подумавши.
Но Федор не отставал:
— Вот и отблагодари человека, мужа славного за деяния добрые, думаю — не оскудеешь.
Дьяк уселся за стол, размашисто подписался на какой-то бумажке, песочком мелким присыпал, сдул.
— Бери!
Я взял бумагу, прочитал. Подорожная, с моим именем. Имею право без досмотра и податей с нужными мне людьми пересекать границы безвозбранно. Неплохая бумага, в мое время цены бы ей не было — а в это? Я за рубеж ни разу не выезжал, да как-то пока и не собираюсь. Однако же свернул аккуратно подорожную и сунул за пазуху. Встал, отвесил легкий поклон.
— Э, погоди, это не все.
Дьяк полез в шкаф, вытащил небольшую золотую шкатулку искусной работы с самоцветами на крышке.
— Дарю. Вещица иноземная, французская.
Я вновь поклонился.
— Ну что, пора и честь знать, дела государевы ждут. — Федор шагнул к двери.
Я последовал за ним. Дьяк, провожая меня к двери, на прощание пожал руку:
— Ты вот что, боярин, зла на меня не держи, коли обидел нечаянно словом неловким. Коли нужда в чем будет — приходи. Ежели по моему ведомству что — помогу.
Федор, уже усевшийся в возок, высунул руку в окошко:
— Дай посмотреть.
Я протянул шкатулку. Федор покрутил ее, открыл крышку. Заиграл мелодию скрытый механизм.
— Занятная штуковина. Ты куда сейчас?
— Домой думаю, в Вологду. Бумаги через тебя передал, чего мне в Москве проедаться?
Федор не возражал. И что ему сказать-то было? Он лучше многих знал, сколь медлительна и неповоротлива государственная машина.
Мы обнялись на прощание, и я пошел на постоялый двор.
Федька-заноза обедал в трапезной. Я заказал обед поплотнее и присоединился к нему.
— Чего это ты, боярин, так наедаешься, как будто после поста?
— Домой выезжаем, Федор.
— Когда?
— А вот доем…
— Что-то уж больно поспешно.
— Никак — понравилось в Москве?
—
Мы доели, я расплатился. Прислуга вывела наших коней — уже оседланных, отдохнувших и застоявшихся в конюшне.
Федор быстро сгреб наши вещи в переметные сумы, и мы не спеша выехали со двора. Впереди еще полдня — далеко отъехать успеем.
Выбрались за город. В Москве снег был серым от золы и пепла множества печей, а за городом снежная белизна глаза резала, и дышалось вольготно.
— Э-ге-гей! — заорал Федор во все горло.
— Ты чего?
— Так, боярин, от радости жизни.
— Ну-ну.
Мы пустили лошадей в галоп — только снежная пыль сзади завихрилась.
Гнали до сумерек, остановившись на ночевку на постоялом дворе. Обстоятельно — не спеша и сытно — поужинали да и улеглись спать. После гонки по морозу в комнате уютно — тепло и чисто.
Мы с Федором отрубились сразу. Однако же Далеко за полночь были разбужены криками в коридоре. Оба сразу проснулись, по привычке мгновенно оделись, обулись, опоясались саблями, и лишь после этого вышли в коридор. Из дверей выглядывали испуганные постояльцы, большая часть которых была в исподнем.
Снизу, из трапезной раздавались крики:
— Ратуйте, люди добрые, убивают!
Мы с Федором ринулись туда.
За стойкой стоял бледный от испуга хозяин, зажимая рукой разбитый, окровавленный нос. Посредине трапезной здоровенный детина в синем кафтане стрельца, изрядно в подпитии, держал за косу женщину, стоявшую перед ним на коленях. Правой рукой он яростно размахивал бердышом и орал:
— Не подходи, всех порешу!
Кричала и плакала женщина, причитал хозяин, плакали в голос сбившиеся в угол служанки.
— Чего тут происходит?
— Постоялец напился. Показалось ему, что один из гостей на жену его заглядывается. Вот он и приложил гостя секирой своей.
— Бердышом, — механически поправил я. — А чего он хочет?
— Да кто же его знает?
Я подвинулся вперед, выглянул из-за стойки. Постоялец, которого ударил бердышом стрелец, лежал неподвижно, но крови видно не было. Это уже хороший знак. Может, он его не лезвием, а обухом ударил и оглушил?
Я сделал еще шаг в направлении стрельца. Федор меня понял без слов и начал пробираться вдоль стены, обходя стрельца слева.
— Стоять! — заорал стрелец. — А то я сейчас ей башку снесу, а потом и вас на куски порублю!
Глаза его были красны от выпитого и возбуждения. В таком состоянии с ним говорить бесполезно, он даже не помнит, как его зовут. Черт, что делать? Убить его можно — Федор сделает отвлекающий маневр или шумнет, и стрелец переключит свое внимание на него. Достать его саблей за один прыжок можно, но убивать своего — не бандита, мне не хотелось. Обезоружить, в подвал холодный бросить, чтобы протрезвел — и все дела. Но сейчас он — как разъяренный бык, да и могуч.