Воевода
Шрифт:
— Да есть ли в нём божеское что, в государе?! Агнеца невинного в каземат бросил! — возмутился Пономарь.
— То-то и оно, что нету! Дашенька где?
— С матушкой на торг ушли.
— Вот и славно. Тебе выложу, чем маюсь. Сердце вещает, что и на меня, на моих близких опала ляжет. Потому прошу тебя: возьми Оленьку под опеку, побереги её сколь можешь.
— О чем разговор, Данилушка! За дочь родную она будет при нас.
— Нельзя так, Ванюша. У тебя её вмиг найдут. Я оставлю у тебя всё золото, что от царя за Крым получил.
— Этак годится. Да обручил бы ты их: ведь они пара, я заметил.
— Верно заметил. И я о том думал. Через шесть лет ей и замуж будет пора.
— Пролетят, и не заметишь, как.
— Так ты запряги лошадку в крытый возок и поезжай ко мне. Жди там. И Тарха возьми. А я к Степушке заеду: с ним поговорить надо. — Даниил спросил Тарха: — Тебе всё понятно, сынок?
— Да, батюшка.
— Тогда коня своего оставь здесь, сам — в возок. А я помчал...
С Никитской до Арбатской — рукой подать, и вот уже новые палаты Степана, он, как и Иван, перестроил их после Крымского похода. Степан с сынком на дворе оказался: мережку ладили для зимнего лова рыбы. Увидев Даниила, который ввёл коня через калитку и шёл к нему, Степан сжал губы, понял, что у воеводы беда, поспешил навстречу.
— Не видывал тебя таким, Данилушка.
— Подожди, Степушка, всё поведаю, что у меня есть. А сейчас идём к твоей ненаглядной.
— Идём, идём, брат. Она пироги печёт в поварне.
Раздобревшая, но в меру, Саломея, увидев Даниила, заахала, заохала.
— Родимый, не болен ли? — спросила она.
— Да нет, матушка-сваха, пока держусь. С поклоном к тебе, голубушка.
— И без поклонов всё сделаю для тебя, родимый.
— Ты ведь знаешь, какая у Алёши доченька красавица.
— Эко, сказал. Другой на всём Арбате не сыщешь. И что же?
— Жениха бы ты ей нашла.
— А батюшка её почему не просит?
— Он в Юрьеве и меня о том попросил.
Саломея задумалась, глянула на Степана, тронула Даниила за руку.
— Найду, родимый. Да и искать нет нужды, только сказать — и прибежит. Я ещё весной приметила, на Пасху. В храме мы были с матушкой Ульяной, Анастасией и Аннушкой — так на неё как глянул молодой Иван Головин, из городских дворян, так всю службу и простоял лицом к ней, молился на неё. И тоже пригож.
— А сможешь ты ноне слетать к нему?
— Вот ежели Стёпа отпустит.
— Беги, моя ладушка, беги! Значит, так нужно. И приведи жениха к нам. Тут и сговор устроим. Или не то я говорю, Данилушка?
— Всё верно, Стёпа, всё верно.
— Пойду обихожу себя и побегу, — сказала Саломея. — А вы тут за пирогами смотрите, чтобы не подгорели.
Вскоре Саломея ушла. Даниил как-то маетно осмотрелся кругом.
— Есть у тебя хмельное? — спросил он Степана.
— Держу в достатке, и сам сейчас жажду с тобой выпить. Может, нам полегче станет, Данилушка.
Не
— Да чую нутром, что меч-то и надо мной занесён.
— Не приведи Господь, — отозвался Степан.
— Теперь я побегу домой, Стёпа. Там меня Ванюша ждёт. Олю отправлю к нему на прожитие, пока домишко не купит, и тут же к вам с Аннушкой и Анастасией приду.
В этот суматошный день Даниил исполнил всё, на что решился в горестных размышлениях. Оля и Антон были отправлены к Пономарю. Головин пришёл к Лыковым вместе с Саломеей, когда Даниил, Анастасия и Анна уже были там. Мать благословила дочь на супружество с молодым дворянином Иваном Петровичем Головиным. Он жил в Москве без родителей и сказал так:
— Мы ведь ярославские. Деревенька там у нас, и храм есть. Ноне и уедем туда. Как покажемся с Анной Алексеевной матушке с батюшкой, так и обвенчаемся. Так ли я говорю, Анна Алексеевна?
— Истинно так, Иван Петрович, — покраснев, ответила Анна.
Уехали они, однако, лишь на другой день утром. До полуночи всей семьёй Адашевы собирали Аню в путь, всё приданое уложили на воз. Анастасия все сбережения отдала дочери. Во втором, теплом возке уезжала сама невеста. Анна и Иван встретились уже за заставой. Анастасия и Даниил благословили их, и они укатили в неведомое. Позже будет сказано: «Сохранилось показание, что будто бы уцелела от погрома дочь Алексея Фёдоровича Адашева Анна, бывшая замужем за Иваном Петровичем Головиным... но и это требует документального подтверждения». Одно можно сказать определённо: Даниил исполнил всё возможное, чтобы обезопасить близких от карающей руки царя.
Матушку Ульяну Даниил отправил в суздальский Покровский монастырь, где доживала свои дни великая княгиня Соломония. Анастасия тоже уехала из Москвы в вотчину родителей. Даниил и Тарха упрашивал затаиться где-либо. «Уедешь с Онисимом в Новгород к воеводе Якуну, там и переживёшь смутное время», — говорил он сыну. Но Тарх упрямо твердил своё: «Я с тобой, батюшка, поборюсь за дядю Алексея».
Перед самым отъездом на поиски царя Даниил вместе с Тархом вечером побывали вначале у Ивана Пономаря, потом у Степана Лыкова. Говорил им одно:
— Чует моё сердце, брат, что в Москву я больше не вернусь.
Они утверждали обратное:
— Мы с тобой ещё на крымцев сходим.
В последнюю ночь в опустевшем доме на Сивцевом Вражке Даниил собрал в дальнюю дорогу на Днепр своего верного сотоварища Ипата. Он снарядил ему пару лошадей с возком, погрузил в него всё Глашино добро, дал в попутчики дворового парня Глеба и наказал:
— Исполни мою просьбу, Ипатушка: воспитай сынка воином.
— Целую крест, батюшка-воевода, всё исполню, — отвечал Ипат.