Воин аквилы
Шрифт:
Владиус не издал ни одного овеянного живой осязаемостью звука, а напротив, в момент разлетающейся по всему телу нестерпимой резкой боли тихонечко закрыл глаза и тотчас ощутил нахлынувшее в плотности мрака приятное веяние умиротворённости и тишины. Веяние, которое, однако, сквозь призму неподвластного сущему сознанию временного промежутка стало постепенно наполняться сначала вспышками памятных бликов произошедших ранее событий, а затем и неумолимо пробивающихся через плотную гамму безмятежности живых и, что самое главное, хорошо знакомых звуков. Звуков непрерывающихся, а наоборот, с каждым разом всё более усиливающихся аккурат до того самого момента, когда, с волевым усилием пробив последний плотный и тёмный сгусток мысленной отдалённости, глаза молодого декана наконец-таки смогли узреть представший в яркой благодати свет. И да, если глаза смогли узреть столь ослепительный свет, то вот слух молодого римлянина буквально тут же изловчился услышать напротив, ещё и несмотря на отвлекающую головную боль и боль в плече, достаточно ясный тот самый раздававшийся чуть ранее в небытии звучный окрик. Совсем не чуждый окрик, а являющийся что ни на есть по природе своей хорошо знакомым в радостных голосовых тонах эхом отобразившийся:
– Милостивый Эскулап! И не лишённые великодушия Юпитер и Минерва! Благодарю вас, что сжалились над наихрабрейшим из
Тихонечко облизав пересохшие от жажды губы, декан, не двигаясь, с прищуренным взором внимательно взглянул на застывший поблизости в искреннем восторге дружеский лик и, с придыханием выждав паузу, произнёс:
– И я рад тебя видеть, Максиан! Рад видеть и осознавать то, что и ты живой! Эх, сейчас бы испить хоть чуточку ободряющей горной воды. Жажда так давит, что сил нет терпеть. Ох! Максиан, а где мы сейчас?!
– Прости, Владиус, но тебе до поры строжайше велено воды не давать. Так что терпи, воитель. А вот что касаемо того, где мы сейчас… Мы в сущий момент, друг мой, в крепости Лугувалиум. А если быть точнее, то находимся в местном валентудинарии, где тебя медикус каструм благодаря своему немалому опыту и мастерству смог спасти. Он поведал мне, что ты много крови потерял, прежде чем тебя доставили к нему на лечение. Но всё равно доставили вовремя, слава богам. Да и стрела, бывшая главным очагом твоей раны, Владиус, к счастью, оказалась обычной, не содержащей ни капли ядовитых примесей. К счастью! Хотя я слышал от бывалых соратников, успевших повоевать в разных уголках нашей необъятной империи, что немало варварских вражеских племён с особой умелостью знают толковое применение своим местным ядам. Но ничего, главное, что нас обоих не убили. Меня также, как и тебя, ранили, правда, в голову. Помню, как крепко ударили вражеским остриём не то меча, не то топора. Слава Юпитеру, шлем оказался на редкость прочным. Сам переломился, но голове моей, словно ореху, не дал расколоться. Так что, конечно, рана получилась хоть и болезненная, но главное, не смертельная. Ха-ха! Хотя медикус каструм меня и предупредил, что ещё одно подобное ранение головы, и всё. Если уж мне и удосужится вновь выжить, то из армии тогда точно спишут, что для меня, Владиус, не иначе как будет подобно смерти.
– Но-но-но, раньше времени-то, я думаю, не стоит, Максиан, так безутешно драматизировать. Слышишь меня, ни к чему это пока. Лишь боги обо всём ведают, и не нужно их заранее гневить, пытаясь усмотреть или же хоть как-то предсказать своё будущее. Ты же сам сказал, что главное сейчас – это то, что нам обоим посчастливилось выжить. Так давай же вместе радоваться этому единому чувству, мой друг, и не теребить судьбоносные нити. Именно что радоваться, потому как я твёрдо уверен, что многим из нашего отряда сей жизненный порыв прочувствовать, увы, уж больше не удастся никогда. Да, а что там с остальными воинами?! Каковы потери?
– В этом ты прав, Владиус, как и во всех остальных своих утверждениях. Нужно и впрямь с единым радостным дружеским осознанием наслаждаться исходящим жизненным моментом, а не теребить попусту судьбоносные нити. Ведь в другой раз такого сладостного момента для нас обоих может больше и не быть. Да, прав как никогда. Что потери?! Потери немалые. Из нашей колонны уцелело только половина воинов, причём каждый второй из них оказался в той или иной степени ранен. Что же касаемо того самого отряда, на зов которого мы откликнулись, то там уцелевших израненных соратников набралось едва ли на четверть от их первоначального состава. Многие наши соотечественники сложили головы. Правда, и варварских жизней наскребли с достатком. Сам-то я, конечно, по причине раннего ранения всех масштабов боя и общее число павших воинов не знаю. Запомнился же мне лишь только один момент. Тот самый момент, когда в болезненную явь моего ранения, перед тем как я потерял сознание, меня собой прикрыл, встав на пути решивших добить свою жертву варваров, наш следопыт Алвиан. Прикрыл, пожертвовав собой. Мир его бесстрашному духу и изрубленному телу, а также всем остальным павшим там сынам великого Рима. Возможно, ты сейчас задашься вопросом, друг мой: откуда я столько могу знать?! А всё просто: о мрачных подробностях прошедшей битвы мне после, когда я уже здесь, в Лугувалиуме, в себя пришёл, поведал как находящийся рядом со мной долгое время один из выживших солдат нашего отряда, так и благополучно добравшийся до крепости, а затем и с подкреплением вернувшийся обратно верный соратник Северин. Да, так и поведали они мне обо всём произошедшем и ещё попутно о том, что, по слухам, якобы в том самом отряде, который громкими звуками корну зазывал на помощь, находился какой-то столичный не то военачальник-преторианец, не то видный сенатор. Не знаю, Владиус, может, это всё и неправда, но скажу тебе честно, как бы то ни было, но лечат всех нас, принявших участие в том бою, здесь точно как богов.
– Вот как?! Это что же получается, то был не сон? – тихонько уже от себя пробубнил молодой декан и, с усилием приподняв голову, заметил на мизинце левой руки поблескивающий серебряным свечением перстень.
В свою очередь, декурион, не совсем ясно понимая произнесённый Владиусом возглас, растерянно покрутил головой и, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, громко воскликнул:
– Какой сон, друг мой, ты что, бредишь? Ни о каком сне не может быть и речи. Всё было наяву, опять же благодаря рассказам воинов нашего отрядая хорошенечко узнал ещё и о том, что ты проявил себя в бою настоящим и что ни на есть дельным командиром. Командиром, который умело и рационально распорядился в сложившейся ситуации, отправив в крепость отряд во главе с Северином и с оставшимися всадниками чуть погодя с бесстрашием ударив по заклятому врагу, тем самым спася многим римлянам жизнь. И в том числе жизнь своего первого лучшего друга. Молодец во всех смыслах!
– Мне, конечно, приятна твоя искренняя похвала, Максиан, но, друг мой, а разве моё решение могло бы быть иным?! Разве я мог тебя и остальных соратников моих так просто там бросить? Уверен, ты бы принял, окажись на моём месте, схожее решение. И не благодари меня ты так рьяно. Сам-то вон уже, верно, забыл, как своим же благим и нравственным поступком этот самый выбор мне и предоставил. Так что кто кого из нас первоначально благодарить должен, это ещё вопрос! Знай же главное, Максиан: именно порыв твоего сердца, являющегося отнюдь неотражением безликого сорняка, а наоборот, преисполненного предтечей моей будущей воинственной уверенности, я никогда не забуду. Никогда!
– Ну хорошо, Владиус! Договорились! Ха-ха! Так, что-то мы чересчур затянули с дружеской беседой. Надо бы отдыху
В ответ, с одной стороны, желая последовать ранее предложенному дружескому совету, а с другой, вовсю ощущая обуреваемый подступающими приливными волнами такт внутреннего успокоения, Владиус не произнёс ни слова. Напротив, в унисон мирной молчаливости прикрыл тихонечко подуставшие от ослепляющего света глаза и тотчас с всколыхнувшимися памятными частичками прошлого и настоящего, крепко переплетёнными с веяниями лёгкого и сладостного морфея, внутренне приготовился к видению и познанию лежащих отнюдь не за альпийскими склонами судьбоносных перипетий недалёкого будущего. И что же, Владиус, несомненно, стоит это признать, оказался прав в своём этом предчувствии, потому как грядущее действительно и не думало прозябать где-то там вдалеке от судьбоносного горизонта, нет, оно, быстро преодолев преисполненную заживляющими душу и тело отголосками мирную обыденность, явилось в осязаемую нишу двух молодых и дружных командиров. Явилось и, при этом имея при себе ворох полных событийности новых жизненных свершений, словно перелистываемых на вольном ветру, явило свету следующее жизненное полотно! В его прекрасном обрамлении оправившиеся от ран молодые и отважные декан и декурион, а также остальные выжившие солдаты неустрашимого отряда теперь повсеместно перед всеми остальными своими соратниками представали в образе исключительно живых легендарных местных героев. Без преувеличения все они являлись победителями, которым не иначе как по доброй воле небес посчастливилось от начала и до конца пройти с бьющимися в груди сердцами опасный и нелёгкий путь не только в угоду собственному живительному мироощущению, но и для ожидающих за столь смелый порыв наград и привилегий. Да, награды и почести смиренно ожидали такого приятного и знаменательного для каждого воина момента, который, конечно же, не мог не настать, дав в положенный для радости миг солдатским украшениям в виде дюжин фалер и армилл ещё ярче засверкать на прошедших сквозь череду боёв доспехах римских солдат. Конечно же, не обошёл стороной столь приятный момент награждения и двух молодых командиров, удостоившихся за заслуги, проявленные в ожесточенных боях, получения также по заслуженной массе воинских украшений. И если для Максиана сия россыпь наград виделась уже вполне знакомой и привычной, то вот для Владиуса позолоченные фалеры вместе с изысканными армиллами являлись самыми что ни на есть настоящими предметами гордости и признательности, полученными в знак пока ещё пусть и недолгой службы Риму, что молодого по возрасту, но не по внутреннему духу римлянина особенно подбадривало и воодушевляло. И, как видится, не напрасно. Владиус, помимо почётных наград, в тот особенный для многих воинов день всеобщего празднества был ещё удостоен и нового для себя звания тессерария, то есть помощника опциона своей же шестой когорты и второй центурии, в главные обязанности которого теперь входили организация караулов охранения и передача паролей неустанным часовым, что, однако, было ещё вовсе не венцом воинственного блаженства, потому как уж неизвестно, то ли на это была воля игривой владычицы судьбы, действующей под неусыпным взором вездесущих богов, то ли ещё что-то неведомо случайное. И впрямь неизвестно, но, как бы то ни было, а после триумфального возвращения обратно в лагерь двадцатого легиона и всеобщих границ признательности течение службы, преисполненное многочисленными новыми походами мужающегося с каждой новой природной вехой Владиуса, понеслось с какой-то невообразимо магической дивной силой. Настолько магической, что к весне наступившего сто первого года от Р./Х. она привела впитавшего армейскую закалку и к тому же так и не потерявшего суть нравственного начала воина со всех сторон, пронизываемого неустанными британскими ветрами аквилы, от звания тессерария к мимолётному опциону, а затем и к самому центуриону. Как так? Уму непостижимо, в эту необычайно загадочную и резкую жизненную событийность некоторое время непросто было поверить даже самому Владиусу. Но так складывались аспекты судьбы, справиться с веяниями которых человек иногда был совершенно бессилен. И посему новоиспечённый центурион, какое-то время всё внутренне проанализировав и для себя приняв произошедшие наяву перипетии именно как личностный вызов перед будущим, со всем блаженно и смирился, с одной стороны, искренне возрадовавшись данному званию, с другой же, с внутренним осмыслением воспалённого шестого чувства затаившись в ожидании пришествия не просто возможного, а даже возможно скорого подвоха. Ведь молодой и отважный римлянин ещё со времён обучения прекрасно помнил многие жизненные тезисы, говорящие о том, что не у всякого деяния и решения в сущей действительности может быть лишь только хорошее начало. Нет, деяния могут содержать и немало плохого, так как сущность-то многогранна. А объять необъятные вехи в блаженном порыве едва ли могут даже боги. Н-да, предчувствие чего-то нехорошего всё сильнее въедалось в сознание центуриона, и ладно бы только оно, так тут ещё и представления, означающие больше так никогда и не встретиться с Симин, также давали всё чаще о себе знать, отзываясь не менее жгучей и невыносимой внутренней болью. А встречи ведь как таковой и правда больше могло и не быть как по причине не просветной долготы службы, так и возможного полученного во множественных походах и сражениях случайного смертельного ранения. Как итог даже, несмотря на, казалось бы, внешнее вполне геройское благополучие, внутренне Владиусу было ох как непросто. Явно что-то где-то намечалось, и чего лукавить, вскоре в один из обыденных прохладных вечеров это кое-что и пришло. Вернее, ворвалось в ещё толком не обустроенную палатку к занятому перелистыванием вороха скопившихся воинских свитков молодому центуриону в образе командира подразделения примипила Публия Флавия. Завидев старшего по званию и положению соратника, центурион, быстро выпрямившись, хотел уже было выдавить из себя вскользь пришедший на ум первый приветственный и доброжелательный возглас, но не успел, потому как обуреваемый сосредоточенностью и хмурой напыщенностью примипил сам первым решил нарушить молчание, с неудержимым выдохом властно вымолвив:
– Да вижу, я вижу проявляемое тобой, Владиус, уважительное почтение, но прошу: более не стоит распыляться так, не узнав, с чем я к тебе, собственно, и пожаловал сейчас. И, надо признать, пожаловал вовремя, застав тебя одного в палатке. Что же, тем лучше будет для нас обоих решить без ненужных и излишних пытливых взглядов и подслушиваний помощников одно очень важное наметившееся дело.
И, толком не понимая, но стараясь всё же уловить некий смысл изливаемых судорожных помыслов примипила, Владиус с осторожностью в ответ бросил: