Воин без племени
Шрифт:
– Останешься со мной?
– Ты умираешь.
– Седобородый старец настолько уверен, что дни мои сочтены? – Император неприятно усмехнулся.
– Не вводи себя в заблуждение, повелитель Китая, ты давно это знаешь и готовишься к встрече с неведомым.
– Но… остался бы?
– Нет, великий правитель Тайцзун, я тебе говорил в первой нашей беседе. Начав служить твоей империи, моя вера и я станем другими.
– Император и вера, шаманы и монахи, подземный мир, которого никто ни разу не видел, и Божественное Просветление… Сожалею, мы мало с тобой говорили, но ваша вера и моя власть могут многое.
– Император,
– Твоя логическая цепь понятна, имеет право на существование, я бы поспорил.
– Повелитель миров и многих народов, я всегда готов к разумному спору без гнева, но у правителей редко получается…
– Знаю, гнев – проявление бездоказательности. Слышал, как осуждали тебя монахи, не смея говорить, что сказал ты.
– Когда верующие становятся кастой, доказательства и борьба за истину уже никому не нужны, что глупцу никогда не внушить. Не владея знаниями, способностью рассуждать, он владеет иногда властью и силой.
– Да, да, власть и сила губят или созидают. Я мечтал созидать. – Задумавшись, император замолчал и не скоро спросил: – У тебя есть ко мне просьба?
– Пока ты… Позволь мне вернуться обратно. Потом… Потом не уйти.
Император долго лежал в одиночестве, обступившем странной бесконечностью миров, и уже никуда не хотел.
Вошел воевода-кореец Чан-чжи.
Неуклюже склонившись в приветствии, басисто сказал:
– Мой император, в зале собралось несколько генералов, желающих встречи с тобой. Разреши войти, многие прибыли издалека и любимы тобой.
– Воевода Чан-чжи всегда за кого-то просит. Кто в таком ожидании, что ты пожалел? – досадливо спросил Тайцзун, жестким прямым взглядом смутив генерала.
– Первыми с утра прибыли командующий джунгарскими всадниками тюргешский князь Ашина Мише и князь Ашина Сымо, которому ты в походе на Бохань высасывал кровь после укуса змеи. Он все утро об этом рассказывает. – Чувствуя холодную неприязнь императора, Чан-чжи говорил сухо.
– Сымо! Этот Сымо! – проворчал император, не спуская глаз с генерала. – Он толще тебя, пожалуй, Чан-чжи. Смелый, как дьявол, а змеи напугался. Ты боишься змей, Чан-чжи? – Император вдруг усмехнулся и произнес: – Зови… генералов, ты ничего не боишься, даже змей моего дома наложниц. Заставим Сымо и Мише схватиться на поясах? Кто победит, на кого ты поставишь?
– Сымо тяжелей, но Мише моложе, – без воодушевления ответил Чан-чжи.
– Ты за Мише? Тогда я за Сымо! Я на Сымо поставлю. – Император был весел.
– Старые они, великий правитель! – сказал воевода. – Будут топтаться да воздух портить, какие из них борцы?
Тайцзун встал на ноги, покачался, поправил длиннополый халат, отороченный мехом куницы, засмеялся:
– Зря не сказал раньше о генералах! Эй, у нас есть мужское вино, способное затуманить разум сильнее красивой рабыни! Подайте вина!
– Названы не все, император, – воевода Чан-чжи замялся. – Недавно прискакали другие генералы.
– Кто, кто? – глаза Тайцзуна ожили, засверкали, он подошел быстрой походкой к воеводе, положил руки на его крепкие могучие плечи, заставив Чан-чжи заметно смутиться. – Ну, говори!
– Ты сердит, император? Но я ни в чем не повинен,
– Кто в приемной, говори?
– Мой господин, ты сердит, мне неприятно!
– Кто за дверью покоев?
– Победители маньчжурцев-киданей генерал Ли Цзи и полководец Ляну.
– Ляну-удалец! Не встречались давно! – оживился Тайцзун. – Северная армия генерала Ляну в Поднебесной империи лучшая!
– Ты сам ее создавал, император, ходил с ней в походы. Ее называют: «Армия отцов и детей»! – подсказал воевода.
– Хорошо говорят, я слышал. Так должно быть – отцы и дети! А Шэни-генерал тоже примчался? – шумливо спросил Тайцзун.
– Тюркют заиртышской степи Ашина Шэни в походе, ты забыл, император? – удивился Чан-чжи.
– Он успешно его завершил! – произнес император. – Я читал его донесение о победе над карашарским владетелем-лунем. О засаде в десять тысяч всадников под Кучей, которую он взял. За полгода ему подчинилось почти семьдесят разных городов края. К прежнему повиновению приведен весь Хотон. Пришли хорошие вести, испугавшись прихода Шэни-тюрка, образумилась Бухара. Я приказал Шэни передать управление армией и возвращаться.
– Ашины Шэни пока нет, император, – произнес воевода Чан-чжи.
– Жаль, люблю Шэни. Как он сражался против меня рядом с каганом орды Кат Иль-ханом! Вот кто умеет сражаться, достоин высокой чести! Вернется, никуда не пущу, оставлю при военном совете… Этот Шэни…
ПРОЩАЛЬНЫЙ ЗВОН КУБКОВ
Ровно через неделю с первого тревожного утра, в ночь на 16 июля 649 года великого собирателя земель императора Тайцзуна не стало. Неожиданно он отвел странно изменившийся взгляд от старшего сына, с которым вел длительную беседу, обратил его на лекаря, воеводу Чин-дэ, присутствующих друзей-генералов, которые старались казаться веселыми, покачал головой, наткнувшись на потерянный взгляд на командующего дворцовой гвардией генерала Чан-чжи, и громко сказал:
– Чин-дэ, наполни мой кубок, он опустел… Музыку! Музыку! Почему перестали играть?
Воевода, кинул взгляд на лекаря и, не получив запрета, наполнил императорский походный кубок, известный не только китайским военачальникам, но и вождю непокорной когда-то степной орды Кат Иль-хану, с которым он пил из этого кубка на мосту через Вэй под Чаньанью за вечную дружбу. Подал вино умирающему.
– Служите моему сыну, как служили мне. У его деда тронным было имя Гао-цзу. Его внуку дадим – Гао-цзун. – Император опрокинул в себя разом содержимое кубка.
Воспользовавшись шумными восхвалениями в свой адрес, Тайцзун знаком попросил сына склониться, дождавшись, тихо сказал:
– Остаешься править и должен. Здесь почти все, кто поможет. Прошу, будь осторожен с монахами… и рабынями. Красивые из них нравятся не только правителям, но некоторым нашим верным воеводам… Не могу избавиться… Умирать с подозрением тяжело.
Уходящий правитель всегда наставляет кого-то и зря наставляет: наследник был хмур, настороженно замкнут.
– Чан-чжи! – Глаза императора, устремившись в последнем порыве на воеводу-корейца, раскрылись неожиданно шире – и вдруг погасли. Что-то не досказав лучшему генералу-удальцу, ушел навсегда создатель новой, по-настоящему сильной азиатской империи.