Воин кровавых времен
Шрифт:
Далеко на юге, стоя на вершине холма, Каскамандри аб Теферокар, Верховный падираджа Киана и всех Чистых земель, смотрел на дым со слезами на глазах. Когда первые разведчики принесли ему весть о бедствии, Каскамандри отказался в это верить. Он твердил, что Имбейян, его находчивый и свирепый зять, просто подает им сигнал. Но теперь он не мог отрицать то, что видел своими глазами. Карасканд — город, соперничавший с белостенной Селевкарой, — пал под натиском проклятых идолопоклонников.
Он прибыл слишком поздно.
— Что мы не можем предотвратить, —
В тот самый момент, когда Каскамандри размышлял, что же он скажет дочери, отряд шрайских рыцарей перехватил Имбейяна и его свиту, когда те пытались бежать из города. Вечером по настоянию Готиана каждый из Великих Имен поставил ногу на грудь Имбейяну, говоря при этом: «Славьте силу Господню, что предала наших врагов в наши руки». Это был древний ритуал, появившийся в дни Бивня.
Потом они повесили сапатишаха на дереве.
— Келлхус! — крикнула Эсменет, мчась по галерее между колоннами черного мрамора.
Никогда еще ей не случалось бывать в столь огромном и роскошном здании.
— Келлхус!
Келлхус отвернулся от собравшихся вокруг него воинов и улыбнулся той ироничной, трогательной, товарищеской улыбкой, от которой у Эсменет всегда вставал комок в горле и сжималось сердце. Какая дерзкая, безрассудная любовь!
Она подлетела к нему. Его руки легли ей на плечи, окутали ее почти наркотическим ощущением безопасности. Он казался таким сильным, таким незыблемым…
Нынешний день был полон сомнений и ужаса — и для нее, и для Серве. Радость, охватившая их при падении Карасканда, быстро развеялась. Сперва они услышали известие о покушении. Как твердили несколько заудуньяни с безумными глазами, в городе на Келлхуса напали демоны. Вскоре после этого пришли люди из Сотни Столпов, чтобы эвакуировать их лагерь. И никто, даже Верджау и Гайямакри, не знал, жив ли Келлхус. Потом, мчась по разоряемому городу, они оказались свидетельницами множества ужасов. Такого, что и сказать нельзя. Женщины. Дети… Эсменет пришлось оставить Серве во внутреннем дворике. Девушку невозможно было успокоить.
— Они сказали, что на тебя напали демоны! — воскликнула Эсменет, прижавшись к его груди.
— Нет, — хмыкнул Келлхус. — Не демоны.
— Что случилось?
Келлхус мягко отстранил ее.
— Мы многое перенесли, — сказал он, погладив Эсменет по щеке.
Казалось, будто он скорее наблюдает, чем смотрит. Она поняла его невысказанный вопрос: «Насколько ты сильна?»
— Келлхус?
— Испытание вот-вот начнется, Эсми. Истинное испытание. Эсменет содрогнулась от ни с чем не сравнимого ужаса.
«Нет! — мысленно крикнула она. — Только не ты! Только не ты!»
В голосе его звучал страх.
4111 год Бивня, зима, залив Трантис
Хотя ветер продолжал неравномерно, порывами наполнять паруса, сам залив был необыкновенно спокоен. Можно было положить хору
— Что это? — спросил Ксинем, поворачивая лицо из стороны в сторону. — На что все смотрят?
Ахкеймион оглянулся на друга, потом снова перевел взгляд на берег, усыпанный обломками.
Раздался крик чайки — как всегда у чаек, полный притворной боли.
На протяжении жизни у Ахкеймиона случались такие мгновения — мгновения безмолвного изумления. Он мысленно называл их «визитами», потому что они всегда приходили по собственному желанию. Возникала некая передышка, ощущение отрешенности, иногда теплое, иногда холодное, и Ахкеймион думал: «Как я живу эту жизнь?» На протяжении нескольких мгновений вещи, находящиеся совсем рядом, — ветерок, трогающий волоски на руке, плечи Эсменет, хлопочущей над их скудными пожитками, — казались очень далекими. А мир, от привкуса во рту до невидимого горизонта, казался едва возможным. «Как? — безмолвно твердил он. — Как это может быть?»
Но никакого иного ответа, кроме изумленного трепета, он никогда не получал.
Айенсис называл подобные переживания «амрестеи ом аумретон», «обладание в утрате». В самой знаменитой своей работе, «Третьей аналитике рода людского» он утверждал, что это — пребывание в сердце мудрости, самый достоверный признак просветления души. Точно так же, как истинное обладание нуждается в утрате и обретении, так и истинное существование, настаивал Айенсис, нуждается в амрестеи ом аумретон. В противном случае человек просто бредет, спотыкаясь, сквозь сон…
— Корабли, — сказал Ахкеймион Ксинему. — Сожженные корабли.
Правда, немалая ирония крылась в том, что амрестеи ом аумретон придавала всему вид сна — или кошмара, в зависимости от ситуации.
Безжизненные прибрежные холмы Кхемемы стеной окружали залив. Между линией прибоя и пологими склонами тянулась узкая полоса пляжа. Песок напоминал по цвету беленый холст, но повсюду, насколько хватало глаз, на нем виднелись черные пятна. Повсюду лежали корабли и обломки кораблей, и всех их поглотил огонь. Их были сотни, и на их осколках восседали легионы красношеих чаек.
Над палубой «Амортанеи» зазвучали крики. Капитан корабля, нансурец по имени Меумарас, приказал отдать якорь.
На некотором расстоянии от берега, на отмели чернело несколько полусгоревших остовов — судя по виду, трирем. За ними из воды торчало примерно с дюжину корабельных носов; их железные тараны порыжели от ржавчины, а яркие краски, которыми были нарисованы глаза, растрескались и облезли. Но большинство кораблей сгрудилось на берегу; очевидно их выбросило туда каким-то давним штормом, словно больных китов. От некоторых остались лишь черные ребра шпангоутов. От других — корпуса, лежащие на боку или вовсе перевернутые. Из портов торчали ряды сломанных весел. И повсюду, куда ни падал взгляд Ахкеймиона, он видел чаек: они кружили в небе, ссорились из-за мелких обломков и стаями сидели на изувеченных корпусах судов.