Воин Сновидений
Шрифт:
– А ты как считаешь? Трус мой друг, да? – с вызовом спросил он. – Трус?
Фотограф подумал, почесал в голове:
– Да уж не герой, конечно…
Слова Алольфыча невидимого друга сильно обидели.
– «Да уж не герой, да уж не герой»… Ошибаешься! Мой друг – герой! И он участвовал во многих магических битвах, где покрыл себя неувядаемой… неувядаемой славой! Не веришь?
– Адольфыч верит, – невесело отозвался фотограф.
– Да, да! А ввязываться в эту историю друг мой не желает! Потому что… потому… не знаешь ты, как Мор расправляется со своими врагами! Так что самое лучшее – исчезнуть потихоньку. Никто и не заметит, не
– Сбежит?
– Ну и сбежит! Зато живой будет. А тут – пусть сами как хотят…
Они помолчали. Пиво нагревалось на летнем солнышке, фотограф поднялся, взял бутылку, пристроил ее в тенек между корнями дерева и снова уселся в траву.
– Адольфыч тоже один раз… – начал он, глядя в пустой стакан так внимательно, словно на донышке было что-то написано. – Историю одну расскажу, хочешь? Приключилась она давно, лет десять назад, но…
– Поведай, – согласился невидимка.
Фотограф вздохнул:
– Не про меня, а… тоже про друга. У Адольфыча старый приятель есть. Давно мы друг друга знаем, и вот…
Он откашлялся и начал:
– Рассказал он мне как-то. Ехал он как-то на машине, вот тоже такое же время было, начало лета. Ехал себе с рыбалки, ночь не спал, его и сморило малость за рулем. А тут откуда ни возьмись старушонка, чтоб ей пусто было, через дорогу ползет! Вот куда ей в пять утра приспичило?! Друг мой по тормозам, а уж поздно – сбил бабку… а за это у нас, знаешь… милиция, то да сё… тюрьма! А сидеть-то никому неохота. Притормозил приятель-то мой, глянул на бабку, по сторонам – никого кругом, пусто, час-то ранний… и как говорится, давай бог ноги! Смылся, короче… – Адольфыч хрустнул стаканом. – Ну потом узнал, однако… Бабку-то через час обнаружили дачники, на автобус торопились. Вызвали «скорую», а уж поздно. Но, однако, если б сразу ее в больницу отвезти, то может, годков несколько поскрипела бы…
– И что? – напряженно спросил невидимка. Рассказ Адольфыча он понял не совсем, слова «дачники» и «скорая» были незнакомы, но смысл уловить удалось.
– Ну что… вот и все. Машину-то друг мой сыну отдал. Не стал больше ездить. А сам живет-поживает. – Фотограф почесал в затылке. – Так что… трусость-то, она разная бывает, да результат, как говорится, всегда один. Но это Адольфыч так, к слову.
Он потянулся за бутылкой.
– Давай лучше пивка попьем. Налить тебе?
Но невидимый друг не отвечал, доносилось только сосредоточенное сопение.
Фотограф открутил пробку и наполнил стаканы.
– Адольфыч говорить не мастак, – заметил он. – Но ты, друг, не грусти…
Он недоговорил. Стакан с пивом вдруг сам собой опрокинулся, словно невидимка вскочил на ноги.
– Ты вот что, Адольфыч, – отрывисто проговорил невидимка. – Дело у меня. Важное очень дело! Только что вспомнил. Бежать надо!
Фотограф огорчился:
– А вернешься?
– Я-то? – Голос отчего-то дрогнул. – Вернусь… наверное.
– Адольфыч ждать будет! – твердо заявил фотограф, потянувшись к бутылке.
Послышались удаляющиеся шаги, шорох травы и все стихло.
Адольфыч налил пива и принялся ждать.
ГЛАВА 13
Сидор проснулся оттого, что какая-то букашка забралась ему на нос. Сперва, пока она путешествовала по щеке, было щекотно, но терпимо, сквозь дрему он чувствовал, как крошечные лапки деловито маршируют по лицу, пробираются
Сидор поднялся и протер глаза.
– Здорово, это самое, – сиплым со сна голосом приветствовал он приятеля.
Тот молча кивнул в ответ. Сидор немного удивился такой неприветливости, но все же принялся шарить по пакетам – Серега был гость, а гостя полагалось угощать и занимать приятными разговорами.
Разносолы отыскались небогатые: две вареные картофелины и банка итальянских оливок. Картошкой с Сидором поделился вчера старый знакомый с овощебазы, а оливки еще на прошлой неделе презентовал приятель, обитающий в подвале ресторана «Золотой тигр». Сидор, нанеся визит, подробно осмотрел резиденцию и немного позавидовал: подвал сухой, чистый, во дворе – мусорные баки, где разве что птичьего молока нет… словом, приятель жил на широкую ногу, просто купался в роскоши. На прощанье друг преподнес банку оливок, но что с ними делать, Сидор не знал, никогда доселе не пробовал, а спросить про диковинный продукт постеснялся. Решил, что сам разберется, все же не деревня какая, в городе живет.
Он разложил на газете картошку, потом подцепил корявым пальцем колечко на крышке банки и вскрыл. Внутри оказались крупные черные ягоды в рассоле.
– Угощайся, Серега, – пригласил Сидор. – Картоха вот. И эти… как их… оливки, значить.
Он хотел спросить, выписалась ли из больницы бабка, но пригляделся к выражению лица Сереги – и промолчал. Только пошарил взглядом по скверику, увидел старую котомку Сереги с его пожитками и все понял. Сидор крякнул понимающе и погладил лысину.
– Помянуть-то, это самое, нечем, – сокрушенно проговорил он. – Ну да сходим сейчас, заработаем для такого дела. Ты ешь, Серега, ешь. Оливки пробуй.
Он опасливо взял черную маслянистую ягоду, сунул в рот и тут же, выпучив глаза, выплюнул.
– Отрава, это самое! Как есть отрава!
Сидор взял банку, прищурился, пытаясь прочитать, что написано, но буквы были иностранные, непонятные.
– Небось варить их надо, оливки-то эти… а мы – сырыми. Отварить чуток да поджарить, это самое, с картохой-то хорошо будет.
Он вопросительно посмотрел на Серегу, но бывший художник только пожал плечами.
Сидор вздохнул и отставил банку.
– Ну вот что, это самое… ты, значить, котомку-то свою сюда вот припрячь, тута ее никто не найдет, и пошли, это самое, на набережную. Бутылок насобираем, сдадим, купим чего надо… Тута поблизости магазин вино-водочный открыли недавно… посидим, поговорим…
И через минуту они уже брели по Красной линии, направляясь к набережной.
На Красной линии находился сейчас и Тильвус, он со всех ног несся к парикмахерской «Алмаз». Салон пользовался среди горожан необыкновенной популярностью, главным образом потому, что там трудился самый знаменитый в городе парикмахер по имени Дориан, на стрижку к которому дамам приходилось записываться за два-три месяца. Все это великий маг знал, но торопился к «Алмазу» конечно же вовсе не для того, чтоб постричься.