Воин Забвения. Гранитный чертог
Шрифт:
Потому люди не волновались. Переминались себе во дворе, разговаривали, даже смеялись, хотя вряд ли кого-то сюда привёл радостный повод. Стража следила, чтобы народ не разбредался кругом от праздного любопытства, не блукал по внутренним дворам. Как пришёл срок, гридни, оставив толпу на попечение часовых, прошли в чертог и встали между колонн. Некоторые, видно, самые обласканные Вигеном – дугой за креслом князя. Млада вперёд не совалась и, ёжась от непривычной тяжести кольчуги на плечах, держалась за могучими мужскими спинами, ближе к дверям. Даже если бы она и захотела вылезти в первые ряды телохранителей, то не смогла
Скоро в чертог пришли Вагни и Навой. На время им выдали старшинские пояса – нарочно для столь важного случая; начищенные бляшки их блестели, как и гордые лица сотников – ведь не каждый раз доводится оставаться вместо воевод. Вагни отыскал Младу взглядом и едва заметно улыбнулся – вот уж, знать, от своего вожака такому научился. Многие среди верегов частенько пытались подражать Хальвдану – то особая усмешка, то прищур – но только Вагни преуспел в этом как никто другой. Аж пробегали по хребту неприятные мурашки.
Скоро появился и Виген. Навой сделал шаг вправо, уступая ему место. Начальник стражи встал, опустив руку на спинку княжеского кресла, оглядел гридней и удовлетворённо кивнул своим мыслям.
На миг в торжественно солнечном чертоге, даже гранитные стены которого сегодня казались не столь серыми, стало тихо. И потому отчётливо послышался скрип двери и размеренные шаги, заставившие гридней ещё сильнее выпрямить спины.
Вошёл князь.
Таким Младе уже приходилось видеть его в тот день, как не случился их с Жданом поединок. Другое дело, что тогда её мало что вокруг занимало, кроме противника – по сторонам она не глазела. Князь сегодня был одет истинно так, как полагается правителю: расшитая рубаха из синей цатры, рукава подхвачены серебряными обручьями; на плечах – корзно цвета старого ариванского вина с богатым собольим воротником и узорчатой застёжкой на плече. У пояса – меч с украшенной золотом и самоцветами рукоятью; такими обычно не сражаются, хоть они, как и лучшие боевые клинки, могут разрезать упавшую на лезвие пушинку. Они служат символом власти и знатности, их передают сыновьям.
На лице Кирилла – спокойствие и готовность выслушать всякого, кто придёт сюда. Выслушать и помочь. Только на миг скользнула в серых глазах тень недовольства, когда правитель заметил, что Млада оттёрта гриднями слишком далеко от его кресла. Но Вигену он ничего не сказал.
Лишь правитель опустился в кресло, двери чертога открылись. Хлынул внутрь шум голосов и отдалённый рокот города. Снаружи случилась заминка, будто там не могли решить, кто пойдёт первым. Но она была недолгой: нетерпеливо прикрикнул один из гридней, и в зал вошёл первый проситель. А там они потянулись нескончаемой вереницей.
Среди них были горожане, знатные и простые. Они просили разрешить спор за земли или рассудить, кто прав, а кто виноват во взаимной обиде. Случались и те, кто хотел обвинить соседа, знакомца ли, в краже или нечестности договора. Глядя на них, Млада думала о том, что многие из тех споров, что выносили на суд князя, люди могли бы разрешить и сами, если бы согнали с глаз багровую
Но Кирилл, в рассудительности которого Млада уже успела убедиться, ничем не позволил усомниться в себе. Ни разу он не потерял самообладания. Даже когда в чертог влетела худощавая, иссушенная, верно, собственной сварливостью бабёнка. Голову её венчала до жути рогатая, вышитая бисером кика; пальцы щедро унизывали перстни, а одежда могла соперничать в дороговизне с платьями самой княжеской невесты. Сверкая зеленущими, как у ведьмы, глазами, женщина едва не за косу втащила за собой белобрысую девушку. Та вяло упиралась – знать, уже выбилась из сил – и непрерывно рыдала. Просторная понёва в сине-зелёную клетку не скрывала её лезущего чуть не на нос живота.
Бабёнка во всеуслышание, так, что звоном качнулось эхо под сводами, заявила, мол, девчонка носит в своём чреве ублюдка от её мужа. И просила наказать ту, а то и найти какую знахарку, чтобы могла извести нерождённое дитя. Да что там – пусть сам княжеский лекарь возьмётся! А блудницу требовалось тут же наказать плетьми.
Кирилл слушал её внимательно и невозмутимо, только светлые брови с каждым словом женщины ползли вверх всё сильнее. Кто-то из гридней рядом с Младой тихо хохотнул и шепнул соседу:
– От такой и я бы убёг. Да за порогом дитё не завёл бы – дальше сбежал.
– Такая и за морем достанет, – ответил второй, тоже посмеиваясь. – И оттаскает. Только не за косу.
Между тем, женщина выдохлась и замолчала, вопросительно глядя на князя. Тот на мгновение приложил кулак к губам, скрывая то ли зевоту, то ли улыбку, и повернулся к притихшей девушке.
– Дитя правда от мужа этой почтенной?
Белобрысая кивнула и опасливо покосилась на раскрасневшуюся от долгой речи бабу.
– Я не хотела, чтобы он знал… Не хотела.
Кирилл жестом прервал её.
– Дитя – это радость для каждого мужчины. А почему сам отец не пришёл?
– Боится, – фыркнула обманутая жена, – что бородёнку ему повыдеру.
Девушка снова глянула на неё.
– Он сказал, что меня не оставит, – твёрдо сказала она, перестав, наконец, всхлипывать. – И что к тебе, княже, ему идти резона всё одно нет. Вот эта и злится. Знахарка-повитуха мне сына пророчит, а у Вирки всё девки одни.
Кирилл опустил взгляд в пол, призадумавшись. На его лицо будто наползла тень, но через мгновение правитель снова придал ему непоколебимое выражение.
– Значит, неверному мужу я назначаю наказание в десять ударов батогом. Виру в двадцать кун серебром. После рождения ребёнка он обязуется всячески помогать растить его и содержать. Думаю, это твой муж, почтенная, может себе позволить. Да и противиться, по всему, не собирается. Только остаться он должен со своей нынешней женой. Как-никак и с ней детей достаточно.
Писарь заскрёб пером по листу, хоть на это дело, верно, не стоило даже тратить ценный пергамент.
– А ей что будет? – возмутилась женщина. – Ей-то? Тетёшке ентой?