Воинствующая жизнь (сборник)
Шрифт:
Старое воспоминание из детских лет помогло мне, и я сразу сообразил, что надо сделать.
— Снимите с тиего куртку! — сказал я.
У меня под подушкой на кровати лежала бритва, и я побежал за ней. Вернувшись, я засучил Эдвину рукава рубашки и уколол ему жилу на руке.
Женщины вскрикнули и бросились на меня, как безумные, особенно Алиса была вне себя и говорила, что я хочу убить ребёнка. Я топнул ногой и приказал ей отойти, здесь дело шло о жизни и смерти, а я хотел спасти ребёнка! Старик Роджерс сдался при этих властных словах и помог мне держать руку.
— Разве
Мы все стояли и смотрели на ребёнка. Маленькие пальчики слегка шевелились на одноии руке.
— Вон, он шевельнул пальцами! — сказал мистер Роджерс, задыхаясь от радости.
— Он шевельнул пальцами! — сказала старая бабушка и вышла, всхлипывая.
Немного погодя ребёнок раскрыл недоумевающие и растерянные глаза и опять закрыл их.
— Он посмотрел, — сказал мистер Роджерс, — он жив.
Он позвал жену и рассказал ей об этом.
— Принесите мне полотняную тряпку, — сказал я Алисе.
Алиса долго не возвращалась, а я становился всё смелее и смелее, схватил первое, что мне попалось на глаза: только что начатую работу их, кусок белаго полотна, вырезалт, квадрат для корпии и ещё оторвал длинную полосу на бинт.
Алиса вошла и сказала:
— Ты разорвал мой тонкий чепчик?
— Я заплачу вам за него, — ответил я, дёргая корпию. Миссис Роджерс была совершенно уничтожена моей важностью и познаниями и сказала дочери:
— Молчи, Алиса.
Эдвин взглядывал всё чаще и чаще, стонал и наконец потянулся к ране на голове, но я удержал его руку. Тогда он посмотрел на меня во все глаза, и я понял, что он узнал меня.
Я положил корпию на открытую жилу и завязал бинтом, что, пожалуй, мог бы сделать и раньше. Потом мы отнесли его в кровать и раздели. Он впал в забытье, а я тем временем обмыл рану на голове и тоже наложил на неё повязку.
— Теперь доктор может приезжать, — сказал я. И почувствовал себя точно богом.
Но, когда волнение моё улеглось, я ослабел и едва держался на ногах. Я упал на стул. Немного погодя я встал, вышел из дома с трясущимися коленями и сел позади конюшен, ни на что негодный. Я просидел так, пожалуй, минут с десять, потом немножко освежел и пошёл к своим мулам, запряг их и начал опять пахать. Я чуть не засыпал сидя.
Пахал я часа два или три. Потом пришёл ко мне старик Роджерс и сказал, что приезжал доктор, перевязал рану Эдвина и дал ему капель. Мистер Роджерс сказал, чтобы я отдохнул сегодня.
Я отпряг и пошёл с ним домой. Мы почти не говорили, но я видел, насколько старик мне благодарен.
Старая миссис Роджерс встретила нас и сказала мне:
— Был доктор. Он думает, что Эдвин справится с этим.
— Он сказал, что ты хорошо сделал, что пустил ему
— Он говорит, что ты спас ему жизнь, — прибавила жена.
И я опять почувствовал себя гордым повелителем и богом.
Остаток дня я шлялся, ничего не делая. Но никакого удовольствия в этом не было, и я бродил с одного места фермы на другое и скучал. Если б не стыдно было, я опять сел бы на свой плуг. Алиса могла бы сказать мне пару сердечных слов, но вместо того пришла и сказала раздражённо:
— Ты натопал на меня ногами, Нут. Советую больше этого не повторять.
Я не мог ответить ни слова, такой сердитой она мне показалась. Старики же, наоборот, вбили себе в голову, что я несомненно замечательный человек, сведущий во многом, внимательно вслушивались, когда я что-нибудь говорил, и мне показалось, что они начали делать некоторое различие между мной и Фредом, и в мою пользу. Однажды, например, я был послан в город с пшеницей и за покупками, а Фред оставался дома.
Но, будь я даже колдуном, я не мог бы продержаться целую вечность на одном только чуде. По мере того, как проходили дни, маленький Эдвин поправлялся, всё пошло по-старому, великий мой подвиг канул в забвение, и я опять ходил на ферме, бедный и побеждённый. Никакой не было перемены.
Фред пришел раз ко мне и говорит:
— Скоро настанут морозы, и пахота кончится. Что ты тогда будешь делать?
— Но правде сказать, не знаю, — отвечал я. — Ну, да что-нибудь придумаю.
Мы с Фредом ладили, между нами не было вражды, и я не таил к нему ненависти за то, что он захватил мою запряжку. Это Алиса была виновата. Фред вовсе не был скверным бродягой и только в этом году, будучи без работы, начал скитаться. Зато он кичился своим красивым лицом, и когда улыбался, то открывал рот только чуть-чуть, чтобы скрыть дыру на месте недостающего зуба. При этом у него делался такой вид, будто он улыбается щёлкой на губе. Но то, что он так мало открывал рот, шло к нему, потому что от природы губы у него были толстоваты.
— Улыбнись оиис! — говорила ему Алиса. Она была без памяти влюблена.
Хотя мне было гораздо хуже, и любовь моя оставалась без ответа, но и Фреду тоже было не слишком хорошо. Он сообщил мне, что Алиса призналась родителям, что любит его. Но родители потребовали, чтоб она от него отказалась.
Фред сказал мне:
— Помоги нам, Нут.
Я почувствовал себя возвеличенным при этой просьбе и спросил:
— Ты просишь меня с ведома Алисы?
— Да, — сказал Фред, — она хочет этого!
Я сказал:
— Тогда я сделаю всё!
У меня мелькнула мысль, что, может, мне удастся вытеснить Фреда моим невероятным великодушием.
Старики ловили каждое моё слово, и я спросил однажды миссис Роджерс, откуда она родом, с фермы или из города.
— С фермы, — ответила миссис Роджерс.
— Должно быть, чудно молодой девушке на заброшенной ферме, — продолжал я. — Как же знакомятся с людьми?
Миссис Роджерс отвечала, что теперь есть фермы в окрестностях. И каждую неделю ездят в город. Но, разумеется людей встречаешь немного.