Воины Крови и Мечты
Шрифт:
Для игры в ожидание нетерпение означает смерть.
Сквозь тучи пробились звезды, выявив знамения, понятные колдунам и предсказателям. Та или эта звезда могла означать его или мою смерть. Или это боги дразнили нас небесными искрами, подобными тем, что полетят от наших клинков, когда они встретятся?
Если наши клинки встретятся.
В какой-то неуловимый, бесконечный момент все началось и закончилось. В своих черных одеждах, окруженных тьмой, с невидимыми, острыми как бритвы клинками в руках, мы были тенями внутри тени. Подобно струям маслянистого дыма, мы сошлись, переплелись, прошли
На этот раз все было иначе. Прежде нас соединяла жизнь и творение. Нынче же смерть и гниение были плодом наших усилий.
Оказавшись у него за спиной, я обернулась, и так же обернулся он. Но он не закончил движения. Его колени подогнулись, меч упал. Руки прижались к животу, пытаясь сдержать обвал внутренностей, устремившихся наружу. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Его тело, его глаза говорили о том, что ему страшно.
Но голос не выдал его страха. Подобно смеху, он сохранил его в себе.
Я смотрела, как он умирает, человек, которого я убила. Человек, который предал мой клан и хотел убить моего лорда. Я смотрела на него с жалостью и печалью, ибо когда любовь умирает, остается лишь это.
И когда он умер, я похоронила своего сына.
Карен Хабер
Сердитая сороконожка
В четыре часа десять минут дождливого понедельника две недели спустя после Рождества, в довольно респектабельном пригороде Сиэтла ученики класса аэробики для начинающих в Бат-Ауте прокладывали себе путь через белый сияющий клуб здоровья, намереваясь получить свои сорок пять минут боли.
Они пробирались через сырую, вонючую «Аллею пота», коридор из зеркал и громоздких тренажеров, на первый взгляд больше напоминавший средневековую пыточную камеру, чем современный храм здоровья. Медленно миновали ряд потных штангистов и качков, которые не замечали ничего, кроме собственных отражений, и вошли в относительно свежий воздух и открытое пространство студии аэробики.
Только когда они миновали дверь, в стекло которой была вплавлена проволочная сетка, и оказались внутри белой комнаты с работающими кондиционерами под потолком и покрытым полиуретаном деревянным полом, на котором скрипели подошвы туфель для аэробики — слишком дорогих, чтобы быть названными тапочками, — они увидели надпись на зеркале, сделанную поспешно красным карандашом: Группа для начинающих в понедельник днем: Чак не сможет провести занятие. Извините. Приглашенный инструктор: Рикки Кравиц.
— Кто это? — спросила Шарон Тэйлор. Она откинула прядь вьющихся черных волос, закрывающую ей глаза, подтянула свое малиновое трико там, где оно жало, чуть ниже правой ягодицы, и почесалась.
Фелис Ковино, изящная блондинка с заплетенными косами и в зеленых леггинсах, пожала плечами, сняла свой фиолетовый спортивный свитер и аккуратно его сложила.
— Надеюсь, он не хуже Чака.
В комнату вразвалку вошла Анна-Мари Шоу, одетая в ярко-розовое боди. Она откусывала кусочек от плитки шоколада, и ее коричневые глаза были широко открыты от напряжения.
— Чарльз не придет? Он такой духовный. Он так много дает. — Обхватив губами последний несъеденный кусочек шоколада,
— Да, мэм, — сказала Шарон, — особенно в смысле задницы.
Анна-Мари потрясенно взглянула на нее.
— Вы не можете так о нем говорить, он — гей.
— Что такого? Я восхищаюсь им так же, как восхищаюсь каким-нибудь произведением искусства. Скульптурой, например.
— Только эта скульптура, случается, потеет, — сказала Фелис. На щеках ее показались ямочки. — И носит короткие шорты. Не думаю, что Давид Микеланджело потеет.
Шарон благоговейно вздохнула:
— Нельзя недооценивать стимулирующую силу коротких шорт.
Стройный, мускулистый молодой человек с оливковой кожей и короткими темными волосами появился в студии и как пантера шагнул в комнату. Он был одет в обтягивающий черный костюм, который облегал каждый изгиб и каждый выступ его впечатляющей мускулатуры. Вокруг него была аура напряжения, чувство еле сдерживаемой силы. Холодным и опытным глазом он осмотрел трех женщин и определил исходящее от них желание.
С некоторой суровостью в голосе он сказал:
— Добрый день. Я — Рикки. Сегодня я проведу занятие с классом Чака.
Не сказав больше ни слова, он перегнулся и включил стереомагнитофон. Популярная мелодия с сильным стремительным ритмом наполнила воздух.
Бом-бада-бом-бада-бом-бом-бом.
Рикки закивал головой в такт музыке, напряг свой совершенный бицепс и крикнул:
— О'кей! Давайте сделаем разминку с растягиваниями.
Нагнувшись вправо, затем влево, Шарон, Фелис и Анна-Мари послушно вошли в ритм. Мгновением позже к ним, делающим приседания, присоединились Оливия Уотсон, Мойра Скульник и Мэтти Кристофер. Почти вся понедельничная команда, затянутая в облегающие костюмы, была налицо.
— Где Дженни Мэтьюз? — прошептала Фелис.
— Кто знает? — сказала Шарон. — Я не видела ее здесь по крайней мере неделю.
— Эй, там. Поменьше разговоров, — сказал Рикки. В его голосе звучали отрывистые интонации сержанта, командующего на строевом плацу. — Внимание, леди. Я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели на следующие движения. Это основа для всего того, что мы будем делать сегодня.
Шарон скосила глаза на Фелис. Заместитель Чака, похоже, был настоящим солдафоном.
Рикки присел, перенеся вес тела влево, и резко выбросил перед собой правую ногу пяткой вперед.
— Хей! — крикнул он. Мгновение спустя он повторил движение, но уже левой ногой.
Затем, ринувшись вперед, все еще в приседе, он ударил перед собой правой рукой, повторил левой. Он двигался быстро, с интенсивностью, становящейся просто пугающей. Удар правой! Удар левой!
— О'кей, — сказал он, — давайте начнем.
Бом-бада-бом!
Они били правой и левой, в приседе, с ноги на ногу.
— Теперь поднимите ногу!
Шарон старалась держать ногу выпрямленной.
— Выше!
Она представила его в черной коже, инструктирующим команду СС перед крупной облавой. Еще один удар, подобный предыдущему, и ее бедра вылетят из суставов.